О том, что во времена Дарвина английская политика создания внутри «границ поселения» маленькой Англии осуществлялась успешно, свидетельствуют его слова: «Страна во всех отношениях была очень похожа на Англию, разве что пивные были здесь более многочисленны»[4]. Нет сомнения, что и теперь дело обстоит так же, несмотря на конкуренцию клубов, — австралийский климат вызывает жажду!
Замечания Дарвина о производстве шерсти и связи этого вида деятельности с системой наказания преступников весьма поучительны: «Между детьми разбогатевших бывших каторжников и свободными поселенцами существует постоянное соперничество, причем первым угодно считать, будто честные люди незаконно вмешиваются в их дела. Все население, бедные и богатые, стремится разбогатеть; среди высших классов постоянной темой разговоров служат шерсть и овцеводство»[5].
Дарвин верно подмечает, что дети каторжан чувствуют себя уже не англичанами, а австралийцами, они заявляют о своей преданности земле, на которой родились, и относятся подчеркнуто нетерпимо к представителям той страны, которая причинила страдания их отцам.
Он описывает также установившееся правило, которое сохранилось у австралийских овцеводов и до сегодняшнего дня: «Поселенцы имеют то преимущество, что их сыновья с раннего возраста помогают им в делах. В возрасте от шестнадцати до двадцати лет они нередко ведут хозяйство на отдаленных пастбищах». Но и здесь Дарвин жалуется на вредное влияние каторжников, он продолжает: «При этом, однако, приходится допускать тесное общение юношей с прислугой из преступников. Мне неизвестно, чтобы моральный уровень общества принял какой-то особенный характер, но при подобных правах и отсутствии каких бы то ни было интеллектуальных интересов он, почти несомненно, должен упасть». И Дарвин добавляет: «Что до меня, то я думаю, что только острая необходимость заставила бы меня эмигрировать»[6].
Дарвин возвратился в Англию и без «острой необходимости» разработал в уединении Дауна свою давшую толчок всему миру теорию биологического развития, в то время как на другой стороне земли каторжане и овцы, лицевая и оборотная стороны медали, делали Австралию в высшей степени ценной экономической опорой Англии. Австралия стала источником благосостояния, и движение против ссылки преступников в. Австралию, начатое в пятидесятых годах свободными поселенцами, освобожденными ссыльными и их детьми, вынудило метрополию отказаться в дальнейшем от депортаций, хотя скваттеры требовали присылки каторжников — дешевой рабочей силы.
После мятежа в Эуреке
Земля принадлежала скваттерам или, вернее, овцам, которые ее захватили. Управление в различных колониях, получивших известную самостоятельность, — чему-то Англия научилась на своем опыте в прежних американских колониях — находилось под контролем скваттеров, и Австралии, казалось, предстоял длительный период спокойного процветания. Одним из призраков, преследовавших овцеводов, была мысль о том, что может быть найдено золото; они боялись, что из-за него начнется брожение среди их рабочих, — и были правы.
Уже в 1823 году надзиратель Макбрайен случайно во время работы нашел золотоносный песок у Фиш Ривер в Новом Южном Уэльсе. Когда в 1848 году членам правительства в Сиднее предъявили золотой слиток, обнаруженный возле Бериммы, находку порешили оставить без внимания «из боязни вызвать возбуждение общественности». Но, сколь ни мало это нравилось правительству, самородки находили снова и снова.
В мае 1851 года земельный комиссар Батерста встревоженно писал в Сидней, что «некий мистер Харгривс нанял людей рыть для него золото» и что следует «принять решительные меры, чтобы помешать людям бросить свою работу ради золота». Овцы были важнее.
Но широкие массы узнали о находке Харгривса, шлюзы открылись, в Австралии разразилась золотая лихорадка. Австралия казалась обетованной землей, где, правда, не текли молоко и мед, но где представлялась возможность быстро обогатиться всем тем, кто готов подвергнуться всевозможным лишениям и неудобствам, может быть даже опасностям. Были сделаны сказочные находки. Один туземец, работавший в районе Батерста, расколол топором глыбу кварца, откуда извлекли центнер чистого золота (один слиток весил 60 фунтов). Получил ли что-нибудь из этого золота туземец, неизвестно. Восемь золотоискателей на одном участке в Балла-pure величиной три с половиной на три с половиной метра нарыли золота на сумму двенадцать тысяч восемьсот фунтов, а затем продали этот участок группе из десяти человек, которые с вечера субботы до утра понедельника нашли золота на десять тысяч фунтов. Затем они продали право использовать шахту в течение немели группе из двенадцати человек, которые добыли золота на двенадцать тысяч фунтов. После этого группа о I десяти человек вновь вступила в право владения, за < i о дующую неделю нарыла золота еще на девять тысяч фунтов и затем окончательно продала участок какому-10 обществу, которое в свою очередь получило в ближайшие две недели пять тысяч фунтов прибыли.
Но не миллионы фунтов легко добытого из земли золота были важны для Австралии в дальнейшем, а люди, которых привлекло золото, и отношения, сложившиеся и результате всего этого. Лишь некоторые нашли богатые шахты; обманувшиеся в своих надеждах уехали. Но многие золотоискатели остались.
Сколь велика была вызванная золотой лихорадкой иммиграция, показывают следующие цифры. В 1851 году, перед «официальным» открытием золота Харгривсом, в Виктории проживало 77 345 человек, а в Новом К)жпом Уэльсе — 195 344 человека. В 1861 году, после золотой лихорадки, когда в восточных колониях уже больше не находили на поверхности золота, число жителей достигло в Виктории 538 628 и в Новом Южном Уэльсе — 350 860 человек. Итак, за десять лет население Виктории выросло в семь раз!
Скваттеры, державшие в своих руках законодательные учреждения в Сиднее и Мельбурне, стремились прекратить Австралию в громадную овечью ферму, где они могли бы господствовать как новая колониальная аристократия. Однако золотая лихорадка вынудила их повысить заработную плату, так как найти рабочую силу стало трудно. Они горько жаловались на это и были обеспокоены новым духом независимости, начавшим распространяться среди трудового населения.
Золотоискатели со своей стороны на враждебность скваттеров отвечали взаимностью. Свободная жизнь на золотых приисках способствовала развитию у выполнявших тяжелую работу людей радикальных демократических взглядов, которые противоречили образу мыслей баронов шерсти. Золотоискатели не были социалистами или коммунистами, но они мечтали о таком общественном порядке, при котором не будет ни господ, пи слуг, мечтали об обществе с равными возможностями для всех, где каждый станет сам себе господином. Эта философия золотоискателей, если можно так назвать их наивные взгляды, в высшей степени идеализировала отношения на золотых приисках. Золотоискатель не был наемным рабочим, тогда не существовало обществ шахтовладельцев. Для того чтобы стать золотоискателем, не требовалось большого капитала, а часто не было вообще никакого. Каждый, заведя себе мотыгу, лопату и таз, мог искать золото. В городах и на овечьих фермах пропитание рабочих зависело от торговца, предпринимателя или скваттера, на золотых же приисках Джек был сам себе господин, рабочий — сам себе предприниматель.
Принятое скваттерами и губернаторами решение ввести лицензии на занятие золотоискательством было налогом на работу, который урезал право золотоискателей заниматься избранным ими делом. Возмущение введением лицензий усилилось из-за наглого поведения чиновников на золотых приисках. Многие полицейские были набраны из подонков общества, и для них «охота на золотоискателей» скоро стала излюбленным видом спорта, которым они занимались под защитой британских губернаторов, развращенных местных властей и. скваттеров, заседавших в законодательных органах. Когда какой-нибудь золотоискатель не предъявлял по требованию полиции лицензию, то конный полицейский привязывал его за веревку к седлу и так тащил в тюрьму. Если же это учреждение оказывалось переполненным (что обычно бывало), его прямо под открытым небом приковывали цепями к дереву.