— О, господи, пора бежать! Там ведь Юзик ждет: я обещал, что помогу ангела на кладбище свезти!
И оба заторопились прощаться, сминая неловкость первой лжи поспешными, уже ничего не значащими поцелуями.
В полутемном коридоре, заставленном всяким хозяйственным хламом, их поджидала засада: бабушка с хриплым клекотом выскочила из-за холодильника, размахивая на лету бумазейными крыльями. Ее позывные однозначно требовали немедленного вмешательства. Речь шла о жизни и смерти, так что Лия поволокла ее в глубь квартиры, даже не попрощавшись. Что это — он успел стать недоверчивым ревнивцем, или она впрямь была рада прервать разговор на полуслове?
Памятник в такси не влез, был слишком громоздок — пришлось искать левый грузовик. Юзик постарался на славу, так что денежная заказчица была довольна. Юзик всегда так: ничего вполсилы, — или отдача до конца, или из рук вон плохо.
Виктор погладил шероховатый серый камень — линии были такие живые, что, казалось, он должен быть теплым. Камень оказался холодным, как ему и было положено, но что-то в этом угловатом ангеле, вполоборота приникшем к подножию креста, манило к себе неотступно, так что глаз было не оторвать.
Виктор всмотрелся пристальней — конечно, опять Алина, даже не ясно в чем; скорей всего, в пронзительно-печальном склоне крыльев (о, господи — крыл!), хоть у настоящей Алины ни крыл, ни крыльев не было и в помине. Ах, Алина, Алина — падший ангел! Где, как, зачем подобрала она Юзика? На что он ей, со своей принципиальной неудачливостью, предначертанной от рождения, со своей иудейской скорбью, непрерывно оправдываемой жизненными обстоятельствами?
Но зачем-то, значит, понадобился, если из всех возможных вариантов она выбрала именно его. А вариантов у нее было без числа: вот уже двадцать лет имя ее у всех на языке, в эпицентре всех московских сплетен. На вечерах поэзии яблоку негде упасть, если Алина читает свои стихи, на всех интимных пьянках, на всех официальных приемах свита старообразных юнцов и молодящихся старцев в замшевых доспехах мельтешит за ее стулом, подхватывая на лету каждое ее слово. А она — поблядушка, блаженная, трагическая актриса, — обласкав и обманув каждого, уходит домой в сопровождении своего молчаливого супруга, такого молодого, моложе ее на целую жизнь, такого нелепого — лохматая голова на тонкой шее, хрупкие плечи и глаза в пол-лица в избыточности ресниц. Сейчас глаза проследили движение Викторовой руки, на узких недобрых губах вспыхнула и погасла улыбка:
— А ведь нет мне равных в изготовлении христианских надгробий? Прекрасная была бы карьера, если б не законы!
Памятники и надгробья входили в категорию государственной монополии, делать их было так же опасно, как гнать самогон. Но потребность людей в посмертной памяти намного превосходила официальные возможности, так что поток заказчиков у Юзика никогда не иссякал. И, несмотря на риск, нельзя было отказываться: никакие официальные инстанции не желали платить за Юзиковы нестандартные художества, а Алина обожала тратить деньги.
Денежная клиентка была настоящая дама из начала века — сто лет ей, что ли? Она рассматривала Юзика жесткими, без блеска, старческими глазами:
— Вы, я вижу, другого вероисповедания?
Беглая, мгновенно исчезающая улыбка Юзика означала, что вызов принят. Виктор знал, что это не более чем способ самозащиты, — бедный Юзик, с детства он ведет круговую оборону против превосходящих сил противника. Вот и сейчас он готов броситься в атаку — приготовиться, внимание, огонь!
— Это вы по носу, что ли, судите? Так ведь нос ничего не говорит о вероисповедании, только о происхождении.
Почувствовав запах гари, клиентка отступила с достоинством:
— Увы, в наше время ничто ни о чем не говорит!
Но Юзика уже нельзя было остановить — его боевые силы сомкнутыми колоннами шли в атаку:
— А вас не беспокоит, сударыня, что именно я — с таким вот носом! — выполнил этот крест на могилу вашего покойного супруга?
Дама улыбнулась печально — с чем, дескать, не приходится мириться! Была в ней сдержанная элегантность, напоминающая о жизни давно ушедшей и невозвратимой, этакие цветы запоздалые! Она даже сидела особенно, как сидят сейчас только на сцене: корпус вперед, колени согнуты не пересекаясь, ступни параллельны, прямая спина не касается спинки скамьи. Ее героические усилия во что бы то ни стало не выглядеть и не говорить современно вызывали у Виктора сочувственное уважение, но Юзик уже закусил удила: