С каждым годом интерес Пушкина к истории, историческим исследованиям возрастал, дар историка был дан ему от рождения. Кто знает, кем бы стал великий поэт, проживи он еще лет тридцать… Александр I, побеседовав с Н. М. Карамзиным, поручил ему писать историю России. 31 октября 1803 года появился указ о его назначении историографом с «пенсионом» две тысячи рублей ассигнациями и «невозбранном пользовании просителю читать сохранившиеся как в монастырях, так и в других библиотеках, от Святейшего Синода зависящих, древние рукописи до российских древностей касающихся»[65]. Карамзину минуло 37 лет — возраст, до которого дожил А. С. Пушкин. К тому времени за плечами первого историографа были «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», несколько переводов, «Марфа Посадница…», «Остров Боргольм», «Письма русского путешественника», статьи на всевозможные темы. Он редактировал журналы и имел репутацию крупнейшего литератора. В одночасье он все оставил и «записался» в историки. Карамзиным он сделался потом. Не станем перечислять созданного Пушкиным, его старт был ранний и скорый, он не затратил времени на разбег. По словам Б. И. Бурсова, «Пушкин сразу начался как Пушкин». Думая о ранней его поэзии, невольно веришь в переселение душ — в ребенке почти с рождения нашел постоянную обитель зрелый поэт, зрелый ум, но и все ребяческое в нем осталось. Чем объяснить зрелость его юношеских стихов, глубокое проникновение в содержание, необыкновенное чувство музыки стиха? Только гений и одновременно опытный мастер мог так писать, а Пушкин был еще совсем ребенком. Превосходство художественного дара Пушкина над талантом всех его современников, включая Карамзина, очевидно. Его трезвая, точная оценка исторических событий, предельная честность, преданность достоверному документу, интуиция, непревзойденный образный язык могли дать на исторической ниве блистательные результаты. Напомним, что в то время история еще не успела окончательно отделиться от словесности, они некоторое время оставались тесно связанными: еще долго в Академии наук историки числились по Отделению словесности.
Находясь в бушующем революционном Париже, Карамзин писал: «Больно, но должен по справедливости сказать, что у нас до сего времени нет хорошей российской истории, то есть писанной с философским умом, с критикой, благородным красноречием. Тацит, Юм, Робертсон, Гиббон — вот образцы! Говорят, что наша История сама по себе менее других занимательна; не думаю: нужен только ум, вкус, талант. Можно выбрать, одушевить, раскрасить; и читатель удивится, как из Нестора, Никона и проч, могло выйти нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только Русских, но и чужестранцев. Родословная князей, их ссоры, междоусобия, набеги половцев, не очень любопытны: соглашусь, но зачем наполнять ими целые томы? Что не важно, то сократить, как сделал Юм в английской истории; но все черты, которыя означают свойства народа русского, характер древних наших героев, отменных людей, происшествия действительно любопытныя описать живо, разительно. У нас был свой Карл Великий: Владимир — свой Людовик XI: Царь Иоанн — свой Кромвель: Годунов — и еще такой государь, которому нигде не было подобных: Петр Великий. Время их правления составляет важнейшия эпохи в нашей истории, и даже в истории человечества; его-то и надобно представить в живописи, а прочее можно обрисовать, но так, как делал свои рисунки Рафаэль или Микель Анджело»[66].
Наверное, именно так — не курсом, а эпохами — излагал бы русскую историю Пушкин, проживи он дольше. Французский дипломат барон Франсуа-Адольф Лёве-Веймар (1801–1854) писал о нем весной 1837 года: «Его беседа на исторические темы доставляла удовольствие слушателям; об истории он говорил прекрасным языком поэта, как будто сам жил в таком же близком общении со всеми этими старыми царями, в котором жил с Петром Великим его предок Аннибал — любимец негр»[67].
Сосланный в Михайловское, Александр Сергеевич оказался соседом своего двоюродного деда Петра Абрамовича Ганнибала (1742–1826). Десяти лет от роду он был записан сержантом, дослужился до полковника артиллерии, в 1783 году вышел в отставку в чине генерал-майора; будучи в отставке, избирался предводителем дворянства Псковской губернии; 11 декабря 1804 года одновременно с дедом Пушкина Осипом Абрамовичем Ганнибалом (1744–1806) был внесен в 1-ю часть Родословной книги (возведение в дворянство повелением императора); похоронен на Пятницком погосте рядом с Троицкой церковью села Сафонтьево Новоржевского уезда Псковской губернии[68].
«Весьма возможно, — предположила Н. А. Белозерская, — что Петр Абрамович достиг бы более видного положения, если бы не попался в неприятном деле в виде растраты каких-то артиллерийских снарядов. Вследствие этого он долгое время состоял под судом и избавился от него только благодаря связям и влиянию своего старшего брата Ивана Абрамовича. Таким образом, о новой службе помышлять было нечего, и Петр Абрамович, после выхода в отставку поселился в своем наследованном псковском имении, доставлявшем ему возможность безбедного и праздного существования. Здесь он и зажил жизнью большинства тогдашних провинциальных дворян»[69].
Военная карьера старшему брату Ивану Абрамовичу удалась успешнее, чем Петру, его авторитет в армии был чрезвычайно высок.
Армейское начальство, не обнаружив в поступках П. А. Ганнибала личной корысти, решило дать отставку провинившемуся артиллеристу обычным способом, будто ничего не произошло. Светлейший князь Г. А. Потемкин распорядился выправить ему паспорт: «Объявитель сего артиллерии господин полковник Петр Ганнибал, просящийся поданною на высочайшее ея императорского величество имя челобитную об отставке от службы, до получения на оную резолюции отпущен мною в дом его, состоящий в Санкт-Петербурге, во уверение чего дан сей пашпорт за подписанием моим с приложением герба моего печати в Чернигове октября 15 дня 1783 года»[70].
Петр Абрамович в 1777 году женился на дочери коллежского советника Ольге Григорьевне фон Денненстрен (1742–1818), женщине тихой и безответной. Жизнь их не была безупречной с самого начала. Муж оставил ее с детьми без средств к существованию, хотя она вошла в семью, имея приданым деревни в Казанской и Саратовской губерниях с общим числом крестьян обоего пола 401 душа[71]. «Петр Абрамович был человек грубый, вспыльчивый, деспотичный, — пишет А. М. Гордин. — Он был женат, имел сына и двух дочерей, но прожив с Ольгой Григорьевной девять лет, оставил ее, и, уехав в псковское имение, известил письмом, чтобы «она к успокоению его не жила более с ним вместе, а получала бы от него с детьми положенное им содержание». Брошенная жена жаловалась императрице, ее справедливые претензии разбирал статс-секретарь Г. Р. Державин»[72]. В это время Гаврила Романович служил «секретарем у принятия прошений». Вся жизнь Ольги Григорьевны прошла в нужде и жалобах на несносное материальное положение, созданное мужем.
В Петровском Петр Абрамович поселился в 1786 году, сбежав от жены. Имение это отец его, Абрам Петрович, получил милостью Елизаветы Петровны в 1742 году в составе земель и деревень Михайловской губы. Село Петровское заложено им на месте деревеньки Кучане, новое название первый владелец дал в честь сына Петра, ему оно предназначалось, он получил его в 1781 году. Сегодня в Петровском можно увидеть превосходный парк с деревьями, видевшими Ганнибалов. Дом разграбили и сожгли в 1918 году, в 1977 году на частично уцелевшем фундаменте возвели новое здание[73] и устроили в нем музей.
Первый раз Александр Сергеевич посетил Петра Абрамовича в июле 1817 года[74] в Петровском, расположенном в четырех верстах от Михайловского. Колоритный старик произвел на него сильнейшее впечатление, позже в Кишиневе и в Михайловском он не раз вспоминал эту встречу в огромном усадебном доме, построенном стараниями прадеда. Оказавшись в изгнании, Пушкин решил расспросить двоюродного деда об Абраме Петровиче, хоть что-нибудь узнать у последнего оставшегося в живых из детей прадеда.
73
См.: Козьмин Б. М. «В деревне, где Петра питомец…» // Временник Пушкинской комиссии. 1979. Л., 1982. С. 167–171; Будылин И. Т. Деревенский Пушкин. М., 2008. С. 183–184.