— Да ладно трепать-то! — не выдержал Цыган. — Утомил, папаша! „Раньше! Хасан! Голуб!“ Фигуряли они! Там корова задом пройдет, где вы фигуряли! Один звук остался — Хасан твой да Голуб!
— Ты что, с болта сорвался? — опешил Солдат. — Мы ж первые там ходили, когда тебя еще мамка не придумала! Я первый по Кровососу прошел!
— Нахал! — крикнул Цыган. — Тебе сколько лет было, когда ты на Кровосос пошел?
— А? — обернулся от костра Нахал. — Не помню. Лет пятнадцать. А че?
— Ниче, — отмахнулся Цыган. — Понял, папаша? Там турики теперь резвятся, где вы ходили! А на Рояле ты играл? А на Мясо ты ходил? Знаешь, почему „Мясо“ называется? Да хоть Пятна ты щупал на Первом? Нет? Так сиди и молчи! „Абреки кончились“! Это ты кончился. А за нас не волнуйся!
— А ну пошли! — вскочил Солдат. — Я тебя на любом столбе сделаю, как щенка! Я — Солдат, а ты кто?
— Да пошел ты… — отвернулся Цыган. Хасан запрыгнул на Скиталец.
— В карауле кто?
— Тритон.
— Цыган, на ночь второго внизу поставишь… Ну, — потер руки Хасан, оглядывая застолье. — Чего Бог послал? Погодите метать, сперва торжественная часть! Нахал, иди сюда!
Он достал Нахалову феску.
— За проявленный в бою героизм возвращаю тебе феску и снова посвящаю в абреки! — он торжественно ударил Нахала плашмя кинжалом по плечу и нахлобучил ему феску.
— Ура-а-а! — грянули абреки.
Хасан развернул Нахала и дал ему пинка в зад:
— А это за старое, чтоб больше не вспоминать! — Он сел, налил себе водки в кружку, серьезно сказал: — Кому надо возвращаться в город — вместе туда, вместе оттуда. По одиночке не ходить. А в городе смотрите сами. Город — не Столбы, там каждый выживает один… Нас мало, ребята, но Столбы были и будут наши! Всегда! Пока Столбы стоят!.. Ну! — он поднял кружку. — Чтоб калоши не скользили!
Абреки чокнулись мятыми кружками с „наполеоном“ и „смирновской“.
Хасан дотянулся до гитары, взял пару аккордов.
— Солдат, давай нашу, а то здесь слов уже никто не помнит… — он огляделся. — А Солдат где?
— Да был только что…
— Калоши надевал, — вспомнила Варежка.
— Они с Цыганом тут спорили, — сказал Гуляш.
Хасан настороженно глянул на Цыгана.
— На Первый, наверное, поперся, — усмехнулся тот. — На Пятна.
— У тебя что, с головой плохо, Цыган? — зловеще спросил Хасан. — Он же пять лет на камни не ходил!
— А я ему в няньки не нанимался, — спокойно ответил тот. — Закон: каждый выбирает ход сам…
Когда абреки выбежали к Первому, Солдат был уже под самой верхушкой, передыхал на карнизе, примеряясь к Пятнам. Ход — пятна-проплешины на мшистом каменном брюхе, подсказывающие, куда упирать калоши — тянулся по крутой дуге вверх над обрывом.
— Солдат, стой! — что есть сил заорал Хасан, надсаживая горло. — Приказываю — стой!!
Разобрать слова на стометровой высоте нельзя было, но Солдат услышал крик, увидал внизу суетящихся красных мурашей и остался доволен, что будут свидетели. Он отошел на дальний край карниза, встал, покачиваясь взад-вперед, собираясь для броска. Это был беговой ход — надо было хорошо разогнаться по карнизу, чтобы скорость прижимала калоши к камню, и забежать наверх по почти вертикальному пузу.
— Я кончился?.. Солдат, значит, кончился, сука, да? Смотри, щенок, как старые абреки ходят! — он откачнулся подальше назад, замер на мгновение — и побежал. Толкнулся от карниза, точно попал носком в первое, второе, третье пятно…
— Стой!! — последний раз проорал Хасан. Обернулся: — Нахал! Еще кто-нибудь! Наверх по Собольку! Гуляш — по Трубе! Кушак кинешь, если зацепится!
Те бросились к боковым ходам, хотя все понимали, что зацепиться на Пятнах не за что.
Абреки замерли в напряжении, глядя вверх, повторяя про себя каждый шаг Солдата…
Скорости не хватило, каждый следующий шаг был медленней, и, наконец, за три пятна до спасительной бровки Солдат не смог уже переступить и застыл, еще удерживаясь носками калош на вертикали.
— Руками не трогай! — отчаянно крикнула Дуська, комкая развилку на груди.
Солдат не слышал, он сам знал, что нельзя касаться камня руками, но калоши чуть-чуть проскользнули, и он судорожно вцепился пальцами в каменное пузо. Он плыл — пока еще медленно, коротко проваливаясь с одной крошечной неровности на другую. Ногти на скрюченных пальцах лопнули, из-под них ударила кровь, оседая шариками на ворсинках мха…
— Толкайся! Толкайся в деревья! — закричали абреки. Солдат глянул вниз под рукой — на маленькие игрушечные кроны сосен, на красных мурашей с обращенными к нему лицами. И провалился совсем, давя стон, оставляя полосы содранного мха.
Кто-то вскрикнул, многие опустили головы, чтобы не видеть. Солдат пролетел метров тридцать, инстинктивно приземлился на ноги на катушку, его с размаху ударило плашмя о камень, и подбросило, прокрутило несколько раз в воздухе безвольное уже тело…
Когда подбежали абреки. Солдат лежал лицом вверх, широко раскинув руки. Крови почти не было, только струйка изо рта и снизу из-под головы. Дуська молча растолкала всех, присела, взяла пульс на руке. Хасан торопливо разматывал свой кушак.
— Нахал! К Бурсаку за машиной! Пусть навстречу едет! Быстро!
Когда стали подсовывать развернутый кушак вдоль под тело, Солдат приоткрыл глаза и шевельнул губами.
— Что? — наклонился к нему Хасан.
— Чуть-чуть не дошел… — виновато выдохнул Солдат.
Абреки подняли его вшестером и понесли к кордону. Остальные спешили рядом, готовые подхватить кушак, если кто устанет.
От кордона навстречу мчался Нахал.
— Не дает, сука! — крикнул он издалека. — Чай пьет!
— Ты что? — задыхаясь, остановился Хасан. Пот из-под фески заливал глаза. — Ты сказал — зачем?
— Сказал!
— Держи! — кивнул Хасан.
Нахал перехватил край кушака, и Хасан бросился к Нарыму. Пинком отшвырнул калитку.
Бурсак и еще трое егерей действительно пили чай во дворе. Возле каждого под рукой стоял карабин.
— Ты что, Бурсак, не понял? — Хасан протянул вперед руки, заляпанные чужой кровью. — Человек умирает!
— Всех вас возить бензина не хватит, — спокойно ответил Бурсак, помешивая сахар в кружке. — Когда все поперебьетесь, я последнего сам лично отвезу. С почетом.
— Я с тобой потом разберусь, — сквозь зубы сказал Хасан. — Времени сейчас на тебя нет, гнида… Открывай ворота? Выкатывай! — обернулся он к своим.
Абреки хлынули во двор к машине. Гуляш одним взмахом вырвал из ворот замок вместе с ушками.
Егеря похватали карабины.
— Назад! — Бурсак выстрелил под ноги абрекам. Картечь широко, как кнутом, ударила по земле.
Хасан медленно, глядя в глаза Бурсаку, пошел прямо на стволы. Бурсак, так же, не отводя глаз, снова передернул затвор…
— Хасан, — негромко окликнула Дуська. Она опустила безвольную руку Солдата. — Поздно…
Нахал висел на страховке, упираясь ногами в стену, работал металлической щеткой, сдирая мох с камня. Буквы он уже закончил и теперь обводил их рамкой.
— „С“ поправь, — велел Хасан. — Оно у тебя направо падает. — Он с другими абреками стоял ниже на катушке.
Нахал спустился к ним, глянул отсюда на свою работу. Под Пятнами на вертикальной стене значилось теперь: СОЛДАТ, — серым камнем из-под черного мха.
Хасан снял корону. Поснимали фески и остальные.
— Говорят, мох сто лет нарастает, пока совсем затянет, — помолчав, сказал Хасан. — Сто лет тебе память, Солдат, — повернулся и пошел к Скитальцу.