Я внимательно слушаю.
— Нет! На родину поедем! — говорит отец.
Я, довольный ответом, затягиваюсь самокруткой.
— Техникум кончал. Может, теперь в институт поступлю. В архитектурный.
— Понятно! — бормочет дед Кирилл, поднимаясь. — Не хочешь, значит. В учёные выйти хочешь. Это понятно! В начальство…
И он идёт к конюшне запрягать лошадь.
Первый раз мы с отцом остаёмся одни. Хочется, чтобы он погладил меня по голове, я бы прижался к нему, как раньше, давным-давно, до войны.
— Слушай, сынок!
Я откладываю молоток в сторону.
— Давай бросим курить, — предлагает отец.
— Бросим!
Я без сожаления тушу сапогом цигарку.
— И ещё…
Отец кашляет.
— Ну?
— Ты поласковее с Анечкой. У неё никого нет.
— А у меня?
— Но ты же мужчина!
Я сижу потрясённый. Нет, ничего отец не понял. Ничего!
— Даешь слово, что будешь мужчиной? — спрашивает отец.
— Хорошо!
Он встаёт и уходит.
— А я тебя столько ждал…
Меня душат слёзы. Голова звенит. Я беру в руки молоток и бью не глядя по косе.
«Тын-н-н…» — звенит коса. На её полотне появляется вмятина.
СВЕРДЛОВСК
— Гражданин, не положено!
Мужчина встает с вокзальной скамьи, разделённой поперечными досками на узкие, будто в театре, сиденья. Только смертельно усталый человек может прилечь и заснуть в таком гробике.
Усатый милиционер, уставший не меньше пассажиров, идёт дальше.
— Гражданка, во второй раз говорю! Поднимись с полу!
Свердловский вокзал набит людьми, как трамвай на заводской остановке после смены. Люди спят на ступеньках лестниц, на пустых прилавках «Союзпечати».
Милиционер поднимает их. Они встают, вяло извиняются. И не успевает милиционер сделать пять шагов, снова ложатся и сразу засыпают.
Железную дорогу бьёт лихорадка — отлив эвакуированных. Сорванные войной с насиженных мест люди, как птицы весною, пробираются в родные края, где по ночам небо на западе светится от артиллерийских залпов, а на развалинах ещё не стерты надписи: «Разминировано. Сержант Петров». Однажды оставшиеся без крова люди теперь везут с собой всё, что успели нажить за две долгих зимы и долгое лето: утюги, подушки, сушеные грибы, оконные стекла. Никто не знает, что ждёт его дома.
В узком проходе между лавками на плетёных корзинах примостилась старуха. Рядом на драном одеяле, прижав к себе грудного ребёнка, спит женщина. Она чем-то напоминает Верку, такая же сильная и по-русски красивая. Ребёнок не спит. Это девочка, чумазая и смешливая. Ей хочется играть. Она лезет ручонками под кофту матери. Точно лопнув, кофта расстёгивается, выпадает грудь. Большая, белая. Девочка играет грудью. Женщина во сне сладко чмокает губами и ещё крепче прижимает к себе дочку.
Мне стыдно смотреть на женщину, вернее — на её белую грудь. Я продолжаю наблюдать за милиционером. Он всё ближе и ближе подходит к девочке с матерью. Неужели разбудит?
Милиционер долго стоит над спящими, шевелит усами, как таракан, думает о чём-то своём, житейском. Наконец со вздохом переступает через ноги женщины.
— Гражданин! — тормошит он парня в рваном ватнике. — Предъяви документы!
Парень широко и смачно зевает, достаёт паспорт и отдает милиционеру, подняв вверх добродушные глаза.
Спать мне расхотелось, да и нельзя: мы по очереди дежурим у касс направления «Казань — Москва». Через каждый час проверяют списки очереди. Правила жёсткие. Не оказавшегося при проверке вычёркивают, и никакие уговоры и слёзы не помогают, приходится снова становиться в длинную и злую очередь.
Чтобы размять ноги, я подхожу к соседней кассе. Здесь дают билеты.
Какой-то тип в солдатской шинели сипло кричит:
— Инвалидов через пять человек!
Солдатская шинель служит ему пропуском. Люди отсчитывают пятого, десятого, пятнадцатого…
Тип скоро уходит, нагло улыбаясь. В кулаке у него зажаты билеты.
В два часа ночи вокзал вздрагивает от тысячи голосов. Начинается дезинфекция залов, которая продлится до четырёх часов.
Люди с вещами выходят на привокзальную площадь. Моросит мелкий дождик. Наша очередь выстраивается вдоль продуктовых ларьков, где днём выдают по дорожным карточкам хлеб и крупу. Идёт перекличка. Человек двадцать из очереди потерялись в общей суматохе. Их вычёркивают.
Теперь можно бежать к отцу. У нас условленное место около санпропускника. У меня давно промокли ноги, за шиворот просторной английской шинели капает с кепки вода, зубы стучат. В очередь уходит Анечка, накинув на плечи плащ-палатку.