Убивает, но помогает жить. Эта отчетливо двойственная риторика развивается вокруг наркотиков, вызывающих зависимость, означая, что они дают человеку все, но приводят его к гибели. Пытаясь объяснить притягательность хирургии, один врач сказал братьям Гонкур: «Наступает момент, когда ничто больше не имеет значения, кроме операции, которую вы делаете, и науки, которую вы применяете на практике. Как это прекрасно! Мне иногда кажется, что я бы умер, если бы перестал оперировать. Это мой абсент». Что же касается обратной стороны зависимости, в романе «Нана» есть мрачное предупреждение, воплощенное в Королеве Помарэ, престарелой куртизанке. Атласка рассказывает подруге ее историю:
Да, когда-то она была роскошной женщиной, весь Париж восхищался ее красотой. А какая ловкая и наглая! Она водила мужчин за нос, вельможи рыдали у ее порога! Теперь она пьет запоем, и женщины из ее квартала шутки ради подносят ей абсент, а уличные мальчишки швыряют в нее камни. Словом, она действительно пала, королева шмякнулась в грязь. Нана слушала, холодея.
Одним из первых «делом абсента» всерьез занялся Анри Балеста. Его книга I860 года «Absinthe et Absintheurs» [49], по большей части — сенсационная, состоит из случаев, источниками которых вполне могли быть гравюры и трактаты о воздержании. Чтобы утешить шестилетнюю дочь, горюющую по умершей матери, отец дает ей хлебнуть абсента и невольно прививает ей «зависимость». После ее смерти он кончает с собой. Еще один любитель абсента разоряет семью и в конце концов встречает проститутку, которая оказывается его дочерью.
Балеста замечает, что «абсентомания» — порок, «свойственный не одним лишь богатым бездельникам» (это замечание через несколько лет станет излишним), «человек из народа, рабочий, не избежал его губительного воздействия». Заметил он и то, что злоупотребление абсентом среди рабочих губит их жен и детей, целые семьи, тогда как порок среднего класса и богемы обычно не затрагивал домочадцев.
Был ли абсент хуже других напитков? Позже мы обратимся к фармакологии абсента и подумаем о том, почему Ван Гог пил скипидар, но споры по этому поводу продолжаются и поныне. Абсент повсеместно считали ядом, связывая с гибелью вообще и сумасшествием — в частности. Во французском «Медицинском словаре» 1865 года под редакцией Литтре и Робена пристрастие к абсенту определялось как вид алкоголизма, но подчеркивалось, что разрушительное его воздействие вызвано не только алкоголем.
Доктор Огюст Моте исследовал любителей абсента в парижском сумасшедшем доме и в 1859 году опубликовал результаты своих исследований под заголовком «Considerations generales sur l’alcoolisme et plus particulierement des effets toxiques produits sur l’homme par la liqueur absinthe» [50]. Он пришел к выводу, что абсент хуже других алкогольных напитков, так как вызывает галлюцинации и бредовые состояния. Луи Марс, работавший в больнице Бисетр, давал экстракт абсента животным, что приводило, как и предполагалось, к ужасным результатам, а решающий прорыв в определении «абсентизма» как болезни, отличающейся от алкоголизма, сделал бывший студент Марса, Валентен Маньян.
Сообщение о работе Маньяна, сначала довольно скептическое, было опубликовано в лондонском журнале «Ланцет» 6 марта 1869 года. Маньян дал экстракт полыни морской свинке, кошке и кролику, все они быстро перешли от возбуждения к конвульсиям эпилептического типа. «Нам не впервые приходится участвовать в дискуссиях на эту тему, — писал „Ланцет“, — сомневаясь в адекватности свидетельств, якобы доказывающих, что приверженность к абсенту, в том виде, в каком она встречается в парижском обществе, чем-либо отличается от хронического алкоголизма». Журнал снова написал о Маньяне 7 сентября 1872 года, на этот раз — не так скептично. Маньяну удалось выделить из абсента «продукт окисления», который оказался «необыкновенно токсичным»: он вызвал у крупной собаки сильнейшие эпилептические припадки, закончившиеся смертью и сопровождавшиеся «повышением температуры с 39 градусов до 42». В 1903 году доктор Лалу продемонстрировал, что вещество, в первую очередь ответственное за токсичность эфирного масла полыни, — туйон.
Примерно с 1880 года абсент стали все чаще называть «омнибусом в Шарантон», то есть в психиатрическую клинику. Он стал устойчиво ассоциироваться с безумием, а фраза «Absinthe rend fou» [51] стала популярной у проповедников трезвости. Приводили статистику, согласно которой у любителей абсента риск безумия как минимум в 246 раз выше, чем у людей, употреблявших другие виды алкоголя, и Анри Шмидт, лидер французской антиалкогольной кампании, называл абсент «безумием в бутылке».
К этому времени были собраны устрашающие данные, но любителей абсента они не отпугнули. Люди пили довольно много абсента и в 1874 году, во Франции его потребление равнялось 700 000 литрам в год, но к 1910 году оно выросло до тридцати шести миллионов литров. Абсент стал пороком пролетариата, ассоциировавшимся с эпилепсией, эпилептической наследственностью, туберкулезом, брошенными детьми и тратой денег, которые должны идти на пропитание семьи. В популярной песне тех лет рифмуются слова «misere» и «proletaire» [52], что говорит само за себя. Здесь абсент предстает в самом неприглядном виде, как один из видов «опиума для народа». Жак Брель в своей песне «Жан Жорес» об убитом лидере социалистов обращается к прошлому и спрашивает, ради чего жили наши деды «между абсентом и мессой». Призрак вырождения тоже не уходил из дискуссий того времени:
Французские медицинские власти потрясены этим медленным, но верным отравлением людей. Народ вырождается, мужчины все мельче, кое-где трудно найти солдат стандартного роста, и придется понизить минимальный стандарт. Пристрастие к абсенту намного губительнее алкоголизма, особенно вредно его влияние на мозг. За последние тридцать лет душевнобольных стало втрое больше. В Париже, в специальной больнице, статистика показывает, что девять из десяти случаев безумия вызвало отравление абсентом.
Абсент, возможно, и «пошел в массы», но к концу века богема тоже продолжала его пить, ее не останавливала народная конкуренция. Особое место этот напиток занимает в истории французской живописи; как известно, его любил человек, которого Лоуренс Эллоуэй неплохо назвал «богемным чудовищем конца XIX века, аристократическим карликом, который отрезал себе ухо и жил на одном из островов Южных морей».
Отпрыск аристократической семьи, вырождавшейся из-за близкородственных браков, Анри де Тулуз-Лотрек не был карликом (больше 150 сантиметров), но у него были короткие ноги и непропорционально большая голова. Начинал он со спортивных зарисовок, а свое настоящее призвание открыл в двадцать пять лет, когда стал рисовать и писать варьете, театры, кафе и нищую жизнь Парижа, в особенности Монмартр и Мулен-Руж. Изображая все это, он совершил переворот в рекламе и в то же время увековечил такие фигуры, как, скажем, «La Goulue» [53] (настоящее имя Луиз Вэбер), звезду Мулен-Руж, плясавшую канкан.
50
«Общий анализ алкоголизма и, в частности, токсического воздействия ликера абсент» (франц.)