Спустя некоторое время Икар переживает падение. ЛН снова появляется и объявляет, что решила бросить проституцию, чтобы стать портнихой и шить одежду для женщин-велосипедисток. Велосипед, говорит она, «даст французским женщинам свободу, которую уже открыли их англосаксонские сестры».
Все пьющие. Браво! Да здравствует велосипед!..
Пьют абсент.
Абсент в Испании
Почему возрождение абсента пришло из Восточной Европы, а не из Барселоны, где абсент лучше, — одна из тайн жизни. Бар «Marsella» («Марсель») в китайском квартале «Barrio Chino», описанный здесь британским писателем-путешественником Робертом Элмсом, посещал и Ги Дебор во время своей ссылки в Испанию. Ему нравилась дурная репутация и атмосфера этого квартала, и его биограф Эндрю Хасси пишет: «Дебор часто притуплял свою бесконечную жажду в „Bar Marsella“ на улице Каррер-ну-де-ла-Рамбла, сумрачном баре, который специализировался на том виде абсента, который давно уже был запрещен во Франции. Этот бар все еще существует…» Что же до Элмса:
На другой стороне, дикой стороне Рамблас, — «barrio Chino», таинственный Чайна-таун без китайцев, злачный квартал, где происходят странные вещи. Спрятанный под огромным тайным рынком, «Chino» напоминает и лабиринт, и готический город, хотя и не обладает красотой и очарованием средневекового квартала. Эта неопрятная и, несомненно, темная зона здесь и там помечена тихими и довольно красивыми маленькими площадями; их портят лишь использованные шприцы, которые валяются на земле. Тем не менее он непременно понравится, по крайней мере — он нравится мне, и, несмотря на то, что это истинная обитель самой низкой жизни, какую может предложить этот город, «barrio Chino», конечно в дневное время, никогда не казался опасным, разумеется, если смотреть под ноги. Там, на его самых грязных улицах, спрятаны сокровища.
Я натолкнулся на бар «Марсель» во время своей первой невежественной прогулки в свой первый барселонский уик-энд. Много лет люди, спотыкаясь, выходят из него. Черно-белый телевизор беззвучно работает в углу большого, грязного бара со скудной мебелью. Мало кто смотрит на огромную барменшу. Некоторые оживленно играют в карты или в домино в углу, большинство сидит поодиночке и сосредоточенно смотрит в свои стаканы. Ведь «Марсель» — бар абсента.
Абсент пьют с мечтательной церемонией: на край стакана кладут вилку, на ее зубчиках располагают кубик сахара и медленно льют на сахар воду, причем сладкий раствор стекает в темно-зеленую жидкость. Вопреки всем романтическим ассоциациям с Парижем времен его расцвета, это пойло настолько ядовитого, а пристрастие к абсенту столь опасно, что этот напиток запрещен почти повсюду, но не в «barrio Chino». Здесь разрешены даже кошмары.
Когда я, наконец, разрешил себе попробовать абсент, это закончилось тем, что я потерял день, от которого остались лишь обрывки. Весь этот день я, несомненно, сидел с рабочими женщинами из квартала, которые, кажется, были ко мне довольно добры. Позднее, во времена, не затемненные зеленой жидкостью, я обнаружил на площади, по краям которой стояли грузные проститутки, маленькую мемориальную доску в честь Александра Флеминга. Так велика любовь этого больного места к человеку, который изобрел пенициллин.
Абсент в стиле Лос-Анджелеса
Роман 1998 года Д. Дж. Левьена «Полынь» — плод недавнего возрождения абсента. Его герой, Натан Питч, озлобленная мелкая сошка в звездной машине Голливуда, все больше втягивается в питье абсента после того, как впервые пробует его в подпольном клубе.
Подпольные клубы были центром ночной жизни города. О них узнавали друг от друга участники тайной, избранной сети. Я никогда не был членом такого клуба, зато Ронни, очевидно, была. Обычно размещенные в странно стерильных банкетных залах или маленьких, темных, жарких норах, они предлагали то, чего не найдешь в обычных барах. Иногда это были нагота или некоторые сексуальные наклонности, включая поклонение коже или ступне, иногда — наркотики по авторским рецептам. Большей частью бары просто оставались открытыми намного дольше, чем разрешал закон. Клубы распространяли приглашения или пользовались системой тайных паролей, чтобы регулировать доступ, и, учитывая это условие и их секретное расположение, я никогда не был ни в одном из них.
Теперь, когда я входил в холл старого отеля, сердце у меня колотилось от возбуждения. Я прошел через холл, похожий на склеп, и поднялся по вызывавшей мысли о пещере мраморной лестнице, которая вела в бальный зал, где бар размещался той ночью, или в течение той недели, или столько, сколько он был там. Бледный мрамор сообщал скудно освещенному пространству прохладу музея. На полу лежала изношенная ковровая дорожка, и я прошел по ней мимо тяжелых дубовых кресел с обивкой к двери, которую загораживали молодые жизнерадостные люди в дорогой одежде; они толпились у двери, горя желанием войти. Тяжелая басовая компьютерная музыка раздавалась из зала. Голоса были приглушены, возможно, из-за размера пространства, казалось, будто стены завешаны мокрыми одеялами. Несколько человек пытались уговорить грузного привратника, не обращавшего на них никакого внимания, но мое имя Ронни внесла в список, и я смог преодолеть преграду. На мою руку поставили штамп светящимися чернилами, и я вступил в главную залу.
Походила она на мраморный собор, но поднимавшийся к потолку темный воздух был полон дыма. Она не была приглушенной и чистой, как фойе, а наполнявшие ее люди не были набожными верующими. Здесь царили жара и оживление. Тела прижимались друг к другу, танцуя. Двигались они под музыку двух разных стилей — техно, которое я слышал из фойе, и классического диско. Волны музыки исходили из двух отдельных звуковых систем, расположенных в противоположных концах зала, чтобы столкнуться в центре и осыпаться какофонией. От тесноты, оживления и влажности на рамах светового оборудования, свисавших с потолка, собирались капли воды и падали вниз мутным дождем. Я принялся разглядывать обольстительных девушек, которые танцевали на высоких колонках, и вскоре понял, что это не танцовщицы, а полураздетые натурщицы, которых, пока они двигались, какие-то художники рисовали неоновыми красками, стоя на коленях у их ног.
В зале пахло духами, потом, гвоздикой, камфарой. Мне захотелось найти Ронни и броситься с ней в пучину танца. Я стал искать бар, где мы договорились встретиться и где я должен был выпить стакана два, чтобы добраться до места, в котором уже находились окружавшие меня люди. Разглядев бар в другом конце зала, я стал пробираться к нему сквозь толпу и мебель. Я заказал выпивку и, когда бармен поставил передо мной стакан, почувствовал, как мягкие, прохладные руки закрыли мне глаза. Я притворился, что ощупываю кольца прежде, чем закричать поверх гула: «Вероника Сильван?» Я повернулся, она поцеловала меня, снова повернула и повела за собой.
— Оставь это, — сказала она, показав на мой стакан.
Она вела меня через зал так, будто мы заканчивали ловкий танцевальный проход, и не слышала или не обращала внимания на мои крики: «Как дела?» и «Куда мы идем?». Наконец мы дошли до коридора. Он вроде бы вел в кухню, но был перекрыт короткой бархатной веревкой, натянутой между двух латунных стоек, за которой стоял крупный мужчина с наушником и микрофоном. Он направил в нашу сторону ультрафиолетовый фонарь, но, увидев Ронни, опустил его, отцепил веревку и дал нам пройти. Я пробормотал «Спасибо», и Ронни потащила меня за собой, не в кухню, а, скорее, в небольшую гостиную, где находились несколько стройных, невероятно привлекательных женщин и полных, но очень загорелых мужчин. В усатом мужчине, одетом как в начале века, я узнал постановщика непристойных и страшных фильмов, вокруг которого постоянно ходили слухи о разврате на съемочной площадке. Все сидели в летаргических позах на пухлых мягких диванах. Хотя в темноте комнаты было трудно что-либо разглядеть, я увидел на маленьких столиках несколько бутылок с зеленоватой жидкостью и несколько бокалов в форме колокола.