Формально Алекс — мой отчим, но я предпочитаю называть и считать его отцом. Он — мой друг, опора и поддержка, самый умный и надёжный человек на Земле. Ну, после мамы, конечно.
Он входит первым, и я кидаюсь в его объятия, просто потому что приучена к ним, и потому, что мне не хватает его больших рук, которые внушают уверенность, надёжность, защищенность. Мне нравится, как он пахнет… Домом и добром! Я прижимаюсь к нему, чувствую его тепло и замечаю на чёрных волосах маленькие прозрачные капельки нашего извечного дождя, и на душе тут же делается так тепло и радостно, празднично! Алекс обнимает меня, как всегда крепко, стискивает своими сильными руками, целует в макушку, затем нежно в лоб, и тихо, так, что слышно только нам двоим, приветствует:
— Привет, Соняш! Как ты сегодня?
— Отлично! — отвечаю.
— Соня! Соня! — мама настойчиво пытается привлечь моё внимание, и в её голосе я улавливаю нетерпение напополам с раздражением. — Соня, оторвись от Алекса, у нас гость! Девочки, познакомьтесь, это Эштон!
Моё внимание переключается на молодого человека, стоящего рядом с матерью и не сводящего с неё глаз. Я смотрю и не верю сама себе…
Шок, это не то слово, которое способно описать моё состояние от увиденного!
Эштон — молодой высокий парень с острым пронзительным взглядом и жёстко поджатыми губами, кого-то очень сильно напоминал!
— Эштон — мой новый студент! — торжественно сообщает мама, но всем ясно, что Эштон здесь вовсе не потому, что посещает её лекции, а потому, что у него практически одно на двоих лицо с отцом. Это как если бы Алекса запихнули в ксерокс, сделали копию, затем эту копию обработали в программе омоложения, убавив лет, эдак, двадцать, и выдали бы обратно!
У меня в буквальном смысле отвисает челюсть…
А Лурдес со всей своей детской непосредственностью громко восклицает:
— Они же совершенно одинаковые!
— Лурдес! Твои манеры, дочь! — тут же одергивает её мама.
Эштон обводит одним быстрым взглядом дом и вновь фиксирует его на моей матери. Поведение гостя, манера держать себя, оценивающе смотреть, коротко и односложно отвечать явно транслируют вызов. Не ясно только, кому именно он адресован: нам всем вместе взятым или кому-то персонально?
— София! — представляюсь я, протянув руку.
И это был тот миг, когда один только взгляд оказался способен напрочь лишить меня всякого дара речи и возможности соображать. Этот взгляд пригвоздил моё энергетическое тело к стенке, распял, просканировал и так же внезапно бросил, как и наткнулся до этого. В какой-то миг я поняла, что не могу сделать вдох — просто не знаю как!
— Эштон, — уверенно, неспешно, совершенно безэмоционально произносит гость, обдав меня запахом фруктовой жвачки, и уже глядя совершенно в другую сторону — снова на мою мать.
Я всё ещё держу протянутой руку, ожидая рукопожатия, потому что у нас так принято, но Эштон словно не замечает её и продолжает следить за суетой моей излишне заботливой матери.
Я ищу взглядом ответы на все вопросы, бесконечным потоком возникающие в моей голове, в глазах Алекса, но, к своему удивлению, вместо привычной уверенности и поддержки обнаруживаю в них растерянность и негодование. Отец явно зол и совершенно точно не рад гостю.
Чего не скажешь о матери: она словно проглотила галлон радости!
— Девочки! Давайте скорее на кухню, быстренько сообразим ужин!
Вообще-то мы могли бы и не готовить, для этого у нас есть Эстела. Эстела — что-то вроде домработницы, но только возведённой в максимально возможный ранг — наш дом и наша семья без Эстелы, кажется, никогда и не существовали. Эстела готовит лучше, чем мама, это правда, но Алекс имеет прямо противоположное мнение — он обожает мамину еду, а мама любит ему угождать, поэтому мы чистим картошку.
Сестры хихикают и шепчут мне на ухо свои совсем недетские шуточки в адрес Эштона: даже им ясно, что мамин новый студент — совершенно очевидно, сын Алекса и наш сводный брат.
Я не знаю, как много в сердечных вопросах решают детали, но, наверное, немало. В тот, самый первый наш вечер, Эштон оказался за столом напротив меня, и даже если бы мне не хотелось так жадно разглядывать каждую деталь в его облике, я бы всё равно, так или иначе, упиралась глазами в напряжённое до предела лицо. Он чувствовал себя некомфортно и, казалось, всей душой стремился уйти.