- Я звонила ему, он сказал, что приболел.
- Врёт! Скорее, перебрал!
- Не думаю. У него голос был охрипший.
- Наивная ты, мам! Я могу замострячить тебе голос умирающего, если хочешь. Вот смотри: Валерия Витальевна, мне очень жаль, но сегодня я не могу появиться на занятиях - намертво придавлен к кровати длинноногой блондинкой! – хриплю. - Ой, простите, я хотел сказать, у меня грипп и жар!
- Смешно, - лицо у матери невозмутимо. – Смотрю, ты с брата уже переключилась на Эштона?
- С брата на другого брата, вернее будет сказать! - сообщаю довольно.
- Да какой он тебе брат! Не смеши меня! Я же вижу, как ты на него смотришь!
- Ещё чего! Ты что, мам! На фига он мне сдался? Он же пришибленный какой-то!
- Вот поэтому не смей его трогать! Не сладко ему пришлось, видно. Мать сама его растила, мужчины никогда в доме не было. Да и не знаешь ты, что такое нужда, дочь! И не дай Бог узнать!
- А ты знаешь?
- Нужды не знала, но тяжело было очень, когда Алёша родился. Денег на памперсы не было, дошло до того, что я подгузники ему из марли делала, а потом стирала их.
- Ты никогда не рассказывала мне об этом, - внезапно мне становится стыдно.
- Теперь вот рассказываю. Но голодными мы никогда не были, а у Эштона, похоже, и это было.
- Да ладно! А ты откуда знаешь?
- От верблюда!
- Ну, мам!
- Не для твоих ушей эта информация. Я сейчас к нему поеду, это недалеко, прямо рядом с Институтом. Пойдёшь со мной? Или подождёшь в машине?
- С тобой, конечно! Вдруг он там помирает, может, помогу тебе его реанимировать!
- Дочь! Иногда мне хочется подрезать тебе язычок! И если бы не Алекс...
Для моей матери слово «болезнь» имеет действительно совсем не тот смысл, какой обычные люди в него вкладывают. У неё любая болезнь всегда подразумевает “смертельную” болезнь. И на эту тему я тоже много и дерзко шутила, пока Алекс не рассказал мне, что они прошли с мамой, когда он болел раком, когда у мамы отказывали почки, когда няня нанесла ей четыре ножевые раны, убив моего нерождённого брата и почти убив мою маму. Теперь мне больше не до шуток.
Эштон открывает нам дверь, будучи в когда-то белой, теперь уже неясного цвета майке, измятой и влажной и серых домашних штанах. Щёки у него алеют румянцем, каштановая длинная чёлка выдаёт недавнее намерение хозяина привести себя в порядок, но расчёсанной не выглядит. Если бы не мама рядом, я бы смутилась и сбежала, потому что молодые люди, наверняка, именно так и выглядят, когда их отрывают от занятия сексом.
Но Эштон, увидев мою мать в дверном проёме, просиял искренней улыбкой, а когда она приобняла его, приветствуя, с чувством кинулся обниматься в ответ. Я решила, что оторвали мы его совершенно точно не от секса, а может быть от спорта?
Увидев меня, Эштон как будто расстроился, и я тут же почувствовала себя назойливой мухой, доставшей человека своими ёлками и гирляндами.
- Привет, проходи! - коротко, но по шкале Эштона очень тепло предлагает мне хозяин.
- Спасибо, - отвечаю.
Только в гостиной, залитой дневным светом, обнаруживаю на скуле Эштона огромный такой жёлто-зелёный заживающий синяк, небольшую ранку над бровью с запёкшейся кровью, стянутую двумя аккуратными стежками и прозрачным пластырем.
- Что это у тебя? - восклицаю, совершенно забыв о том, что Эштон же у нас герой, отстоявший честь своей дамы в неравном бою.
- Да так, - отвечает, улыбаясь. - Хэд-шот один пропустил. По глупости. Отвлёкся немного.
- Ты заканчивай, пожалуйста, с хэд-шотами, дорогой друг! - вмешивается в нашу беседу мама.
- Уже закончил, мы же договорились! - отвечает Эштон, заглядывая матери в глаза. И в этом взгляде столько тепла!
“Это ненормально”, - думаю. По всем законам человеческих взаимоотношений, чувств и эмоций он должен её ненавидеть! Ну, или хотя бы испытывать неприязнь! И даже не важно, как именно преподнесла историю своей давней любви его мать, моя занимает рядом с Алексом место, которое с высокой долей вероятности могло бы стать её местом. А Эштон мог бы иметь полную семью…
Квартира у Эштона небольшая, но просторная, сквозь высокие панорамные окна виднеются корпуса маминого Университета. Мебели совсем немного, она простая, но современная. Повсюду идеальная чистота, и я с улыбкой замечаю развешанные в стенном шкафу, словно по линейке, футболки, батники, джинсы - это так похоже на Алекса! Своей оголтелой любовью к чистоте и порядку он частенько прессует Лурдес, но это бесполезно - моя сестра как разбрасывала вещи в младенческом возрасте, так и продолжает делать это до сих пор: трусы, школьные тетради и фломастеры мирно соседствуют по углам, на стуле, столе, кровати и под ней в её комнате. Алекс не может спокойно на это смотреть, и каждый раз принимается раскладывать вещи по местам, бурча своё извечное “ну как же так можно!”, а Лурдес с каждым годом все жёстче пеняет ему за вторжение в её “личное пространство”.