- Нет.
Один долгий и молчаливый час ушёл на то, чтобы распутать гирлянды – в прошлом году уборкой всей этой праздничной красоты занимался мой брат Алексей совместно с Лурдес и Аннабель, и это, скажу я вам, тандем беспечности и расхлябанности. Сколько ни объясняй им, что гирлянды нужно распутывать и аккуратно слоями укладывать в коробках, бесполезно: кидают всё как попало!
Но Эштон никак не комментирует беспорядок, за который мне так стыдно, молча делает свою работу. Закончив, тут же спрашивает:
- Куда вешать?
Я аж подпрыгнула от неожиданности.
- Ну, обычно, мы развешиваем их на перила террас просто, и всё, - отвечаю.
- А если растянуть по стеклу ровными линиями вдоль всего фасада, не лучше будет? Там вон клипсы есть, за них и цеплять можно. Наверное, для этого и оставили их. Я думаю.
- Лучше, конечно, но туда же не достать! - возражаю. – Если только треногу притащить, - добавляю задумчиво.
Внезапно Эштон быстро и совершенно неожиданно взбирается на стеклянный борт, в какое-то мгновение теряет равновесие, но успевает схватиться за поручень нависающего над нами выступа террасы третьего этажа, отчего его батник поднимается кверху, обнажив живот и спину холодному, сырому ноябрьскому ветру. Я обнаруживаю своё лицо прямо напротив чужого пупка, так близко, что несмотря даже на недостаток света могу различить каждый тёмный волосок на его коже – я не заметила сама, как и когда бросилась спасать своего помощника, рискнувшего целостностью своего организма во имя Рождественского убранства нашего дома. И хотя ледяные северные порывы ветра пронизывают насквозь, мелкие крупицы редкого снега, словно иголками, вонзаются в мои замёрзшие щёки, внутри меня разгорается неистовый пожар… Так странно, как в это мгновение я не чувствовала себя ещё никогда, ни разу в жизни так явно не ощущала некоторые особо интересные части своего тела. Где-то в отдалённых закоулках затуманенного сознания возникают догадки о том, что бы это могло быть, и мне тут же становится дико неловко и стыдно.
Я буквально отпрыгиваю от Эштона и пытаюсь скрыть своё замешательство и алеющие щёки откровенным враньём:
- Ты чего?! С ума сошёл? Разбиться хочешь?
Эштон смотрит на меня со странной ухмылкой и выглядит так, будто всё понял и знает, что произошло секунду назад в моём теле и всё ещё продолжает происходить.
- Испугалась? – спрашивает неожиданно ласково, таким странно нежным бархатным голосом, какого я и не подозревала в нём.
- Тьфу, на тебя! Конечно! Тут же высоко, если не разбиться, то покалечиться точно можно! - отвечаю, вполне убедительно имитируя полнейшую незаинтересованность его животом, но мой взгляд предательски соскальзывает с его лица и мгновенно упирается в то самое место. Его джинсы… Он носит их слишком низко, слишком интимно это выглядит. Я отворачиваюсь и пытаюсь замять свою неуклюжесть словами:
- Тебе точно не холодно?
- Нет.
Его голос опять такой же ледяной, как и прежде, словно и не было этого мимолётного мгновения мягкости и чуткости с его стороны, словно бы произошедшее и вовсе мне просто привиделось.
Какое-то время мы в полнейшей тишине развешиваем гирлянды, Эштон всё делает сам, а я иногда прошу его помочь мне куда-нибудь дотянуться. Именно «куда-нибудь», потому что это совершенно не важно, и я всего лишь пытаюсь начать с ним беседу. Любую. Ни о чём. Только бы он не молчал.
- Как тебе Вашингтон?
- Нормально.
- Красиво здесь, правда?
- Красиво. Но дома всегда лучше.
- Скучаешь?
- Да.
- А знаешь, где находится самое красивое место на Земле?
- Где?
- В Байрон-Бэе. Мы там отдыхали с родителями два года назад. Я просто влюбилась в тёплое море, пляжи, пальмы… Ты будто из реального мира попадаешь в счастливый сон, и в нём так спокойно и так красиво!
- Не знаю, не был.
- А знаешь, где это?
- В Австралии.
Я удивлена: если он не был, тогда откуда знает? Спрашиваю:
- Байрон-Бэй – не самое знаменитое место на Земле, странно, что ты знаешь о нём.
- Люблю географию.
И снова молча растягивает гирлянду по стальным поручням нашей стеклянной террасы.
- Меня родители хотят отправить на учёбу в Европу. Ну, не настаивают, конечно, говорят: «выбор за тобой», но я знаю, что они правы. В Европе образование лучше. Странно, кстати, что ты сюда приехал учиться.
Эштон оставляет это моё соображение без комментария, продолжая всё так же молчаливо развешивать гирлянды по перилам, соединять их друг с другом, проверять, работают ли они, а если нет, то искать места разрывов.
Но я не сдаюсь:
- Ты… ты не слишком часто приходишь к нам…
- Времени нет.
- А с отцом тоже не встречаешься?
- С ним видимся.
- Часто?
- Иногда.
Внезапно Эштон спрыгивает с перил, подходит ко мне вплотную и странным, почти вызывающим тоном сообщает:
- Он купил мне квартиру.
Я улыбаюсь. Почти как дурочка.
- Ну… это же здорово! Иметь свой дом, я имею в виду. Можно позвать гостей...
-И машину. Крутую такую тачку, тысяч за сто.
- У нас без машины сложно, - тут же отзываюсь. – Мне в этом году тоже уже можно получать лицензию, но папа… Алекс против. Говорит, это небезопасно в Сиэтле. И у нас же Стэнтон всё равно отвозит Лурдес и Аннабель в школу, так что… Я пока без машины, - улыбаюсь во весь рот.
Сама не понимаю, почему так сильно стараюсь ему понравиться. И, кажется, чем упорнее он отталкивает меня, тем сильнее мне хочется к нему приблизиться!
- Я ненавижу гостей! – неожиданно заявляет.
Мои брови взлетают в недоумении.
- Ты сказала, своя квартира – это возможность принимать гостей, так вот: я ненавижу гостей.
- Почему?
- Потому что они хитрецы. Входят в твой дом, трогают твои вещи, а потом просто сваливают. И забывают о тебе сразу же, как захлопнется твоя дверь.
- Не все такие. Есть хорошие, добрые люди. Если не общаться, не дружить ни с кем, то можно же совсем одичать!
Эштон отходит от меня, распечатывает новую коробку с гирляндами, некоторое время распутывает их, затем неожиданно продолжает наш диалог:
- И что в этом плохого?
Я даже не сразу сообразила, к чему именно относился этот вопрос.
- В чём?
- В дикости.
- Ну… Одному ведь плохо… Не с кем поговорить, поделиться своими проблемами, попросить о помощи… Да и просто поболтать за чашкой чая!
- Вы все тут пьёте только кофе.
Последнюю фразу он произнёс словно с ненавистью.
- Или кофе… Какая разница. Дело ведь не в этом, дело в тепле, которым люди согревают друг друга!
Эштон внезапно отрывается от гирлянды и окунает меня в долгий, пронзительный, глубокий взгляд. Взгляд, полный боли, как мне показалось в ту секунду. Таким я тоже его ещё не видела: он словно оцепенел, застыл на какие-то мгновения, и от этой его странной реакции меня обдало холодом, я буквально почувствовала, как струятся ледяные потоки по моей спине.
- И кстати, мы с папой пьём только чай. А мама кофе… - зачем-то сообщаю ему.
В глазах Эштона загорается нечто ещё более болезненное, но и доброе, тёплое, в то же время.
Мы снова молчим и продолжаем работать. И мне больше совсем не хочется говорить. Кажется, рядом с Эштоном проще и легче молчать. Для всех проще.
Закончив террасу на втором этаже, я предлагаю:
- Пойдём в дом, темно уже. Завтра закончим. Приедешь?
- Нет. Сегодня всё доделаем, завтра я занят.
- А послезавтра?
- Тоже.
- Такой занятой?
- Разумеется. Мне нужно делать свою работу.
- А ты работаешь?
- Конечно.
- Где?
- Спасателем в бассейне.
Мой рот открылся с вопросом «разве Алекс не дал тебе достаточно денег, чтобы спокойно учиться, ни на что не отвлекаясь?» но тут же захлопнулся, поскольку мозг, осознав неуместность этого вопроса, вовремя направил ему нужный импульс.