- Лайонель, мне кажется, я должна открыть тебе один секрет.
- Извини, Глэдис, но мне правда пора.
- Не пугайся, Лайонель. Я не стану смущать тебя. Ты вдруг так испугался.
- Я не очень-то смыслю в секретах.
- Я вот сейчас о чем подумала, - продолжала она. - Ты так хорошо разбираешься в картинах, что это должно заинтересовать тебя.
Она совсем не двигалась, лишь пальцы ее все время шевелились. Она без конца крутила ими, и они были похожи на клубок маленьких белых змей, извивающихся у нее на коленях.
- Так ты не хочешь, чтобы я открыла тебе секрет, Лайонель?
- Ты же знаешь, дело не в этом. Просто уже ужасно поздно…
- Это, наверное, самый большой секрет в Лондоне. Женский секрет. Полагаю, в него посвящены, дай-ка подумать, в общей сложности тридцать или сорок женщин. И ни одного мужчины. Кроме него, разумеется, Джона Ройдена.
Мне не очень-то хотелось, чтобы она продолжала, поэтому я промолчал.
- Но сначала обещай мне, что ни единой живой душе ничего не расскажешь.
- Да бог с тобой!
- Так ты обещаешь, Лайонель?
- Да, Глэдис, хорошо, обещаю.
- Вот и отлично! Тогда слушай.
Она взяла стакан с бренди и удобно устроилась в углу дивана.
- Полагаю, тебе известно, что Джон Ройден рисует только женщин?
- Этого я не знал.
- И притом женщина всегда либо стоит, либо сидит, как я вон там, то есть он рисует ее с ног до головы. А теперь посмотри внимательно на картину, Лайонель. Видишь, как замечательно нарисовано платье?
- Ну и что?
- Пойди и посмотри поближе, прошу тебя.
Я неохотно поднялся, подошел к портрету и внимательно на него посмотрел. К своему удивлению, я увидел, что краска на платье была наложена таким толстым слоем, что буквально выпячивалась. Это был прием по-своему довольно эффектный, но не слишком оригинальный и для художника несложный.
- Видишь? - спросила она. - Краска на платье лежит толстым слоем, не правда ли?
- Да.
- Между тем за этим кое-что скрывается, Лайонель. Думаю, будет лучше, если я опишу тебе все, что случилось в самый первый раз, когда я пришла к нему на сеанс.
"Ну и зануда, - подумал я. - Как бы мне улизнуть?"
- Это было примерно год назад, и я помню, какое волнение я испытывала, оттого что мне предстоит побывать в студии великого художника. Я облачилась во все новое от Нормана Хартнелла [3], специально напялила красную шляпку и отправилась к нему. Мистер Ройден встретил меня у дверей и, разумеется, покорил меня. У него бородка клинышком, глаза голубые и пронизывающий взгляд. На нем был черный бархатный пиджак. Студия огромная, с бархатными диванами красного цвета, обитыми бархатом стульями - он обожает бархат, - и с бархатными занавесками, и даже бархатным ковром на полу. Он усадил меня, предложил выпить и тотчас же приступил к делу. Рисует он не так, как другие художники. По его мнению, чтобы достичь совершенства при изображении женской фигуры, существует только один-единственный способ. Он высказал надежду, что меня не шокирует, когда я услышу, в чем этот способ состоит. "Не думаю, что меня это шокирует, мистер Ройден", - сказала я ему. "Я надеюсь", - отвечал он. У него просто великолепные белые зубы, и, когда он улыбается, они как бы светятся в бороде. "Дело, видите ли, вот в чем, продолжал он. - Посмотрите на любую картину, изображающую женщину - все равно, кто ее написал, - и вы увидите, что хотя платье и хорошо нарисовано, тем не менее возникает впечатление чего-то искусственного, некой ровности, будто платье накинуто на бревно. И знаете, почему так кажется?" - "Нет, мистер Ройден, не знаю". - "Потому что сами художники не знают, что под ним".
Глэдис Понсонби умолкла, чтобы сделать еще несколько глотков бренди.
- Не пугайся так, Лайонель, - сказала она мне. - Тут нет ничего дурного. Успокойся и дай мне закончить. И тогда мистер Ройден сказал: "Вот почему я настаиваю на том, чтобы сначала рисовать обнаженную натуру". "Боже праведный, мистер Ройден!" - воскликнула я. "Если вы возражаете, я готов пойти на небольшую уступку, леди Понсонби, - сказал он. - Но я бы предпочел иной путь". - "Право же, мистер Ройден, я не знаю". - "А когда я нарисую вас в обнаженном виде, - продолжал он, - вам придется выждать несколько недель, пока высохнет краска. Потом вы возвращаетесь, и я рисую вас в нижнем белье. А когда и оно подсохнет, я нарисую сверху платье. Видите, как все просто".
- Да он попросту нахал! - воскликнул я.
- Нет, Лайонель, нет! Ты совершенно не прав. Если бы ты слышал, как он прелестно обо всем этом говорит, с какой неподдельной искренностью. Сразу видно, знает, что говорит.
- Повторяю, Глэдис, он же нахал!
- Ну не будь же таким глупым, Лайонель. И потом, дай мне закончить. Первое, что я ему тогда сказала, что мой муж (который тогда еще был жив) ни за что на это не пойдет.
"А ваш муж и не должен об этом знать, - отвечал он. - Стоит ли волновать его? Никто не знает моего секрета, кроме тех женщин, которых я рисовал".
Я еще посопротивлялась немного, и потом, помнится, он сказал: "Моя дорогая леди Понсонби, в этом нет ничего безнравственного. Искусство безнравственно лишь тогда, когда им занимаются дилетанты. То же - в медицине. Вы ведь не станете возражать, если вам придется раздеться в присутствии врача?"
Я сказала ему, что стану, если я пришла к нему с жалобой на боль в ухе. Это его рассмешило. Однако он продолжал убеждать меня, поэтому спустя какое-то время я сдалась. Вот и все. Итак, Лайонель, дорогой, теперь ты знаешь мой секрет.
Она поднялась и отправилась за очередной порцией бренди.
- Ты мне правду рассказала, Глэдис?
- Разумеется, все это правда.
- То есть ты хочешь сказать, что он всех так рисует?
- Да. И весь юмор состоит в том, что мужья об этом ничего не знают. Они видят лишь замечательный портрет своей жены, полностью одетой. Конечно же, нет ничего плохого в том, что тебя рисуют обнаженной; художники все время это делают. Однако наши глупые мужья почему-то против этого.
- Ну и наглый же он тип!
- А по-моему, он гений.
- Клянусь, он украл эту идею у Гойи.
- Чушь, Лайонель.
- Ну разумеется, это так. Однако скажи мне вот что, Глэдис. Ты что-нибудь знала об этих… так сказать приемах Ройдена, прежде чем отправиться к нему?
Когда я задал ей этот вопрос, она как раз наливала себе бренди; поколебавшись, она повернула голову в мою сторону и улыбнулась мне своей шелковистой улыбочкой, раздвинув уголки рта.
- Черт тебя побери, Лайонель, - сказала она. - Ты дьявольски умен. От тебя ничего не скроешь.
- Так, значит, знала?
- Конечно. Мне сказала об этом Гермиона Гэрдлстоун.
- Так я и думал!
- И все равно в этом нет ничего дурного.
- Ничего, - согласился я. - Абсолютно ничего.
Теперь мне все было совершенно ясно. Этот Ройден и вправду нахал, да еще и взялся проделывать самые гнусные психологические фокусы. Ему отлично известно, что в городе имеется целая группа богатых, ничем не занятых женщин, которые встают с постели в полдень и проводят остаток дня, пытаясь развеять тоску, - играют в бридж, канасту, ходят по магазинам, пока не наступит час пить коктейли. Больше всего они мечтают о каком-нибудь небольшом приключении, о чем-то необычном, и чем это обойдется им дороже, тем лучше. Понятно, новость о том, что можно развлечься таким вот образом, распространяется среди них подобно эпидемии. Я живо представил себе Гермиону Гэрдлстоун за карточным столиком, рассказывающую об этом какой-нибудь своей подруге: "… Но, дорогая моя, это просто потрясающе… Не могу тебе передать, как это интересно… гораздо интереснее, чем ходить к врачу…"