— О, это самое интересное! — оживился Найджел. — Похожи на акульи, правда? Только маленькие… Это слепки зубов трупа, который…
Ван Хельсинг не стал дожидаться, пока доктор договорит. В два шага профессор оказался около стола, на котором лежал труп, и рывком откинул с тела покров. Молодой врач вздрогнул, увидев выражение глаз профессора.
— Вы не вытаскивали осиновые колья? — почти шепотом спросил Ван Хельсинг.
— Мы оставили все, как есть; а почему вы…
— Распятия и цепочки тоже не трогали?
— Нет, но…
— Она лежала в земле?
— Некоторое время, но объясните, наконец, в чем…
— Доктор Найджел, — тихим, страшным голосом проговорил Ван Хельсинг, не отрывая взгляда от лежащего на столе тела, — ее истыкали кольями, фаршировали освященным серебром, свернули шею, выпили всю кровь, не оставили целых костей, немного поджарили, окропили святой водой и зарыли в землю. И после этого вы хотите, чтобы я ее резал?
— Резал? — тупо переспросил врач. С этой точки зрения он, видимо, аутопсию никогда не рассматривал.
— Выйдите, пожалуйста. — Ван Хельсинг не смотрел на него. — Я установлю причину смерти, только, ради всего святого, уйдите и никого сюда не впускайте. Я понятно выражаю свои мысли?..
7
Когда дверь за оторопело молчавшим Найджелом закрылась, Ван Хельсинг осторожно, словно боясь причинить ей боль, вынул из тела черноволосой женщины с зубами акулы осиновые колья, бережно размотал узлы на церковных цепочках, освободил раны от засунутых в них распятий. Руки у него дрожали. У женщины был размозжен череп, слипшиеся от крови и оплавившиеся от огня волосы не закрывали дыру, а красная прядь нелепо извивалась на фоне гнилого содержимого пробитой головы. Полоска плоти с лица была просто срезана, один глаз провалился внутрь черепа, другой вытек. Разрыв с обугленными краями посередине щеки делал видимой странную усмешку острых, загнутых внутрь зубов, скалящихся на профессора из дыры. Сломанные ребра проткнули бок. Живот был вспорот. Ван Хельсинг смотрел на все это и не мог поверить, что перед ним — самая ослепительная женщина на Земле, ровесница богов и повелительница бессмертных… Профессор стянул перчатки, нашел жесткий стул и сел перед столом, на котором лежало изуродованное тело. Безнадежно мертвое тело.
— Нитокрис, — тихо проговорил Ван Хельсинг, внезапно понимая, что не может даже представить боль, которую она пережила перед смертью. — Нитокрис, что они с тобой сделали?..
— Испугался?
Он вздрогнул, когда ввалившийся глаз трупа открылся и, повращавшись в глазнице и сменив тыльную, поблескивавшую белком сторону на лицевую, моргнул, фокусируя взгляд на человеке. Он потерял дар речи, когда открылся второй глаз, которого секунду назад вообще не было. Он чуть не отдал богу душу, когда переломанное, искромсанное, опаленное и обескровленное подгнившее тело приняло сидячее положение и грустно посмотрело на него. Разложившиеся губы разошлись в подобии улыбки:
— Это и называется «абсолютное бессмертие», Артур.
Ван Хельсинг не запомнил, что сказал, но это определенно была замысловатая смесь из молитвы и богохульства.
— У меня к этому аналогичное отношение, — жутко усмехнулась изуродованная маска лица.
— У тебя же… шея сломана?
— Шею срастить — не проблема, — тихо сказало Нитокрис. — Еще полмесяца — и буду как новенькая…
Ван Хельсинг заглянул к ней в глаза. В них стояли слезы дикой боли, и физической, и душевной. Горькие слезы. Молчаливые. «Кровь лечит вампиров», — внезапно вспомнил профессор. Ей просто нужна была свежая кровь. Но она молчала об этом. И даже пыталась улыбаться.
Профессор несколько секунд смотрел на нее, потом снял халат, ослабил узел галстука, расстегнул пару верхних пуговиц на рубашке. Абсолютно бессмертное существо, не мигая и не дыша, смотрело на него со странным выражением в двуцветных глазах.
— Угощайся, — проговорил Ван Хельсинг, отводя воротничок рубашки в сторону так, чтобы была видна пульсирующая на шее артерия. — Только мне оставь немного, хорошо?..
Из пробитой груди, из которой торчали обломки ребер, вырвался вздох. По полусгнившим щекам царицы ламий бежали слезы, последняя жидкость в ее организме, оставляя разводы на рыхлой, измазанной в земле, крови и копоти коже.
— Ты — первый человек, который, видя меня, так поступил, — тихо сказала Нитокрис.
Ван Хельсингу не хотелось думать о том, что она испытывает, какую боль чувствует с такими ранами, но он не мог не заметить, как исказилось ее лицо, когда она встала на переломанные ноги. Встала и подошла к человеку, который вздрогнул, оказавшись в чутком кольце ее изъеденных червями рук. И гибким движением склонилась к его шее.