— А им позвонить можно? — вдруг спросил я. — Что же вы раньше не сказали? Их же нужно предупредить, что они все заразны! Пускай ищут вакцину или еще что, я не знаю… У вас же там врачи есть!
— Отсюда не дозвониться уже, — покачал головой Акоп, — Я тоже подумал об этом, когда ты только сказал. Но у меня не такой мощный сотовый. Сигналы он еще кое-как принимает, а вот посылать не может.
— А у тебя, Вероника? У тебя же был информатор?
— Зато у Женьки его нет, — отозвалась Вероника. — Виталик, если бы можно было что-то сделать, то мы бы это сделали. Сейчас им уже ничто не может помочь. Разве что партизаны, которые были с нами. Может, они и успеют сообщить.
— Зря мы не взяли их с собой, — проворчал Акоп, ловя лезвием ножа блики света от бокового окна. За окнами мелькали дома и улицы какого-то города. — Я же говорю, что впятером нападать на целую больницу, да еще на босса сумеречных, — глупо.
— Неожиданное и хорошо спланированное нападение нередко приносило победу русским воинам во многих сражениях, — заметил Сом, — и недавние события тому подтверждение.
— Я, честно признаться, не был уверен, что у нас все пройдет так гладко, — ответил Акоп. — Нам удача помогает. Но она может и отвернуться когда-нибудь.
— Типун тебе на язык, — сказала Вероника.
— Верно, — сказал Акоп и вздохнул, — но что-то тревожно мне. Может быть, это оттого, что я чуть не упустил сумеречного? Потерял былую сноровку, сидя в штабе. Променял силу и реакцию на мозги.
— Мозги лучше, — сказал Сом, — поверь мне.
Боль в ноге постепенно стихла. Я уселся поудобнее, положил голову на спинку и стал разглядывать проносящийся за окном пейзаж. Никаких мыслей в голове не было. Только усталость. Акоп послал мне в лицо солнечного зайчика и, когда я повернулся, подмигнул:
— Не дрейфишь?
— Чего уж, — ответил я. — Уже столько навидался, что хочется только, чтобы все это быстрее закончилось.
— А быстрее не получится, как бы тебе ни хотелось. Даже если мы сегодня убьем или схватим Штамма, всегда найдутся его помощники, другие идеологи или им подобные. Надо искоренять сумеречных до последнего игрока. Чтобы их совсем не было. Только тогда все будет спокойно.
— Ты говоришь прямо как жрец, — произнес я. — Только он хотел уничтожить всех, а не только вас.
— А я просто устал, — чуть улыбнулся Акоп. — Веришь ты или нет, но я устал уже воевать. Иногда думаю: зачем вообще ввязался в эту дурацкую игру? А потом думаю, что все-таки правильно сделал. Так бы лежал сейчас в гробу, где-нибудь за городом, и в моей бы черепушке ползали червяки. Представляешь, каково? Но зато повидался бы с Создателем!
— Ты веришь в Создателя? — спросил я, прикрывая глаза. Очень хотелось спать. Ехать еще почти два часа, так что я, может, успею немного отдохнуть.
— Я? Не знаю. — Акоп пожал плечами. — Вроде и верю, ведь я получил от него дар и бессмертие, а вроде и нет, ведь я его никогда не видел. Только слышал о нем. Мне даже иногда кажется, что я был бессмертен и одарен с самого своего рождения. А потом кто-то просто увидел это во мне и сделал игроком. А на самом деле я такой и был. И все такие были. Просто один человек смог различить в нас необычайное. А затем ему захотелось развлечься, и он придумал весь этот миф о Создателе и об Игре.
— А Исправители?
— Может, он и есть Исправители? Один человек во многих лицах. Или целая компания фанатиков Игры, забавляющаяся с людьми таким вот оригинальным способом.
— Акоп, ты несешь чушь, — твердо заявил Сом, — отвернись лучше и не мешай Виталику отдыхать. Это мы привыкшие к подобному, а ему-то…
— Да я уже почти привык, — слабо возразил я. — Еще немного, и можете принимать меня к себе в игроки.
— Ты и так почти наш, — ответил Сом.
Акоп отвернулся к окну и стал ковыряться ножом в обшивке.
Я закрыл глаза и увидел перед собой горящего жреца.
Лицо его покрылось волдырями, волосы уже сгорели, обнажая почерневшую кожу, один глаз вытекал, пузырясь, по щеке, подбородку, капая на землю. Губы обгорели, зубы уже не были белыми, а обуглились. Рот жреца был открыт, и огонь лизал его десны, нёбо, язык. И из этого рта доносился едва слышный крик. Почти неуловимый. Но я понял, что он хочет сказать, он проклинал меня. И не только меня. Вообще всех, кого можно было только проклясть. Всех, кого вспомнил его обезумевший от температуры мозг. Тело жреца было одним живым факелом. Он извивался, зажатый кусками железа и обуглившимися сиденьями, и пистолет в его руке вздрагивал от каждого выстрела, посылая в воздух все новый и новый патрон. А когда патроны кончились, пистолет просто клацал, пока его боек не оплавился.