— Не убивая! Можно было бы просто прекратить войну между игроками. Ведь Создатели не вмешивались, никто не следил за вами! Можно было просто остановиться!
— Невозможно прекратить, — покачал головой Штамм. — Вражда между игроками сидит в нас уже не одно столетие. Просто так ее не подавить. Да и не хочется, если говорить начистоту. Я бы чувствовал себя гораздо спокойнее, зная, что никто не нападет на меня со спины, вспомнив древнюю вражду или свято веря в нерушимость правил Игры.
— Ты прав, — сухо сказала Вероника, — именно поэтому я и убью тебя сейчас!
— Вполне возможно, — согласился Штамм, прокашлявшись с кровью, — но тогда и вам придется умереть вместе со мной. — И он протянул вперед руку с зажатым в ней овальным предметом. — Этой штучки хватит на то, чтобы разнести половину этажа. Стоит мне ее уронить — и вы мертвы вместе со мной, а я еще хочу немного поговорить.
— Зачем ты тянешь время? — спросил я. — Ведь все равно умрешь.
— Жизнь такая штука, что за нее все время хочется цепляться, — усмехнулся сквозь окровавленную бороду Штамм. — Ничего не поделаешь, но я тоже когда-то был человеком. Неплохим врачом. Почти таким же, каким могла бы стать Вероника, если бы не вошла в Игру.
— Но я и не жалею, — сказала Вероника тихо.
— И я не жалею, — ответил Штамм. — Между нами иная пропасть. Я знаю, что нужно для того, чтобы жить спокойно, а вы лишь слепо боретесь против любых изменений, не зная истинных целей!
— Но убивать людей?! — воскликнул я.
— Приходится, — пожал плечами Штамм. Овальный предмет перекатывался в его ладонях все быстрее и быстрее. — Всех приходится убивать. Иначе нельзя! Даже эта больница построена на крови. В Великую Отечественную здесь была огромная, великолепная библиотека, множество разнообразных книг! Таких, за какие сейчас бы отдали очень многое, лишь бы прикоснуться к ним, но когда понадобилось куда-то складывать больных и раненых, партизаны без особой жалости выбросили всех работников на улицу, не дав им ни одежды, ни пищи. И всех их убил голод, мороз и немцы. Так зачем же здесь вообще говорить о гуманности? Вот и мне стоит бросить эту штуковину на пол, как мы все умрем. Вы уже видели действие одной. Но сейчас я не делаю этого. Почему? Да потому что я, мне…
— Тогда нам не о чем больше разговаривать, — неожиданно сказала Вероника.
Что-то в ней оборвалось…. Медленным движением Вероника направила пистолет прямо Штамму в голову
и выстрелила.
Он дернулся, стукнувшись головой о стену сзади, разбрызгивая по обоям кровь, и упал со стула на колени, потом, слабо дернувшись, лицом в пол, поджав руки под себя. Кусок стекла с хрустом вышел из-под его левой лопатки.
— Кончено, — тихо сказала Вероника, а потом все вокруг взорвалось.
Бетонный пол прямо передо мной вздыбился, скрючился, сжался гармошкой и провалился. Вероника, опустив пистолет, зашаталась и тоже упала, скрывшись под осколками бетона, дерева и стекла.
Ужасный грохот наполнил уши, разрывая барабанные перепонки.
И все вокруг, разрывая дым, вдруг заполнил белый, яркий, слепящий глаза свет. И я утонул в нем, выпуская из рук пистолет, чувствуя, как ослабевает мое тело, как я падаю куда-то вниз, как что-то меняется внутри меня, и сквозь плотно сжатые зубы вырывается крик.
Я не хочу умирать!
Но что поделать-то?!
Нечего!
Темнота расступилась как-то незаметно, превратившись во что-то мигающее и искрящееся.
Один глаз открыт. Уставился прямо на лампу дневного света, наполовину вырванную из своих пазов и свисающую в опасной близости от головы. Искры, разлетающиеся в стороны от каждого движения лампы, слепили, оставляя в глазах темные пятнышки.
Надо вставать.
Да. Надо.
Вот только смогу ли я?
Я открыл второй глаз и различил прямо над собой огромную рваную дыру, затянутую дымом.
Края дыры были утыканы осколками бетона и металлическими штырями с зацепившимися за них остатками обгорелых простыней, одеял. Из порванных подушек медленно вылетали и оседали на пол обуглившиеся перышки.
Значит, упал. Но на какой этаж? Второй? Первый?
Надо выяснить.
Сел, упершись руками в пол с такой силой, что едва не содрал кожу с ладоней, и, дождавшись, пока шум в голове утихнет и черные пятнышки наконец исчезнут, осмотрелся.
Длинный коридор. Освещен дневными лампами, расположенными вдоль стен. Никаких дверей, никаких окон — вообще ничего. Одни серые стены с облупившейся штукатуркой и шелушащейся краской.
Вокруг валяются разбитые кровати, множество мелких горящих предметов, смятый, словно бумажный, металлический сейф. Совсем недалеко лежит человек лицом вниз, нелепо раскинув руки и изогнувшись в такой позе, что сразу стало ясно, что он мертв. Еще один — чуть дальше, казалось, хотел встать на голову, но не смог и свернул себе шею.