Зови-Меня-Приятелем осмотрел помещение, где веселящиеся вжались в пластиковые сидения и тусклый розовый свет отражался от паркета прямо им в глаза.
– Сегодня, – объявил он, – любой человек – будь то мужчина, женщина или ребенок – в Соединенном Королевстве может стать личностью, звездой. Кем бы вы ни были, мы можем поставить вас перед камерой, и вы будете жить для миллионов.
Но никто не заинтересовался этим предложением в клубе «Подозрительный», так что Зови-Меня-Приятелем сполз со стула и исчез в поисках туалета. И экс-Деб. переключила все свое внимание на меня и неожиданно становилась все более и более материнской. Потому что женщина, когда она расстроена и немного пьяна, а ты молод, очень хочет показать тебе, что она «понимает» – хотя что именно она понимает, ты так и не можешь осознать, и это довольно конфузно.
– Расскажи мне про свою камеру, – сказала экс-Деб., опираясь на меня, теребя мой Роллейфлекс и дыша спиртом мне в лицо. Хотя выглядела она, доложу я вам, просто обалденно.
– Что ты хочешь знать о ней? – откликнулся я.
– Как ты научился ей пользоваться? – спросила она загадочно.
– По ошибке, случайно.
– Ах!
Я не понял этого "Ах! ".
– Когда ты был маленьким мальчиком? – спросила она.
– Так точно.
Она уставилась на меня, будто я только что вышел из приюта Св. Бернарда.
– У тебя было тяжелое детство, я понимаю, – сказала она сочувственно.
– Нет, я бы так не сказал, – а я бы и в самом деле не сказал.
– Ах, но я знаю, что так оно и было! – настаивала она.
Я сдался.
– Что ж – твоя взяла, – сказал я ей.
– Твоя мать, сдается мне, была порядочной стервой, – предположила она.
Теперь, хоть я и был согласен с этим, я просто разозлился! Кем она себя возомнила, эта фотомодель, – Миссис Фрейд?
– Скажу тебе кое-что про мою мать, – сказал я. – У нее есть свои недостатки – у кого их нет? – но у нее много отваги, она здорово сохранила свою внешность и выглядит обалденно!
– Ты слишком лоялен, парень, – сказала экс-Деб., ее шикарная юбочка так и скользила по стулу.
– Может, и так, – сказал я, вновь поддаваясь ей.
Она взяла меня за руку и сказала:
– Расскажи мне какой-нибудь секрет про вас, тинэйджеров. У вас очень активная сексуальная жизнь?
Они просто не могут удержаться.
– Нет, – ответил я, – не очень.
А сказал я, кстати, чистейшую правду, потому что, хоть вы и видите тинэйджеров, перемешанных друг с другом и ведущих себя легко, свободно и интимно, довольно нечасто это достигает точки, откуда нет возврата. Но в королевстве, где мы проживаем, все почтенные граждане твердо уверены, что если вы видите деток, наслаждающихся самими собой, то это означает, что – основа всего этого – плотские грехи, а не то, что на самом деле это – просто резвость и веселье, праздник.
Но так как это не касалось экс-Деб., я сменил тему и спросил ее:
– Куда поедешь в отпуск в этом году, Мисс Шеба?
– Кто, я? О, не знаю… Я всегда езжу в такие места, где есть пляжи, скандалы и чтобы лететь было недалеко…. А ты, дитя? Я слышала, что вы, словно отщепенцы, теперь колесите автостопом по всему Континенту?
– Нет, уже нет, – твердо отрезал я.
– Почему уже? – спросила она, пытаясь сфокусировать свой взгляд на мне.
– Автостоп давно уже вышел из моды. Нам надоело, что над нами надругаются, и мы прибываем вовсе не туда, куда планировали. Мы теперь покупаем билеты, как все остальные, и, кстати, кучи новых туристических компаний целиком зависят от нас, юных путешественников.
– Так, значит, ты ездил на Континент, бывал во всех этих местах?
Да, забавно… а почему я должен стыдиться того, что никогда не покидал наш остров? Почему? Потому, что, хоть у меня и было полно возможностей (например, не далее, как прошлым летом, марксисты пытались переправить меня к Молодежи в Болгарию – только представьте себе это! ), я просто не хотел… или скорее…. Ладно, чего уж там, я даже не выезжал за пределы Лондона, кроме одного раза, воспоминания о котором у меня остались самые расплывчатые. Меня вывезли на один день в Брайтон, к морю, это было как-то связано с маневрами моей Ма, и все, что я могу вспомнить, это как мы парковались, а потом меня оставляли на пляже и в баре, за столиком с ячменным пивом, пока Ма исчезала, чтобы пофлиртовать с сопровождавшим ее парнем, у которого водились легкие деньги. А что касается сельской местности, этой огромной зеленой штуки со зверьми, что раскинулась вокруг нашей столицы, – я никогда не видел ее. Даже во время войны, когда падали бомбы, моя Ма отказывалась покидать свое имение, и не хотела, чтобы нас с Верном эвакуировали, будь что будет. И все, что я помню о самом путешествии в Брайтон и обратно, это то, как я входил и выходил из вагонов, а все остальное время я либо лежал на горячем и вонючем сидении или блевал.
Но все-таки когда-нибудь я должен буду поехать посмотреть мир. Не просто этот Континент, о котором все говорят – Париж, Рим и вся эта дребедень, – а на что-нибудь огромное, как, например, Бразилия или Япония, и вот почему надо будет умудриться скопить немного деньжонок и спокойно забраться на борт какого-нибудь самолета. Так что я ответил:
– Нет, не во всех. Мне больше нравится в своем поместье, принимать солнечные ванны в Гайде, или прыгать с самой высокой доски в пруды Хэмпстеда.
Она уставилась на меня, ее глаза были залиты жидкостью, что она поглощала.
– Ты, ребенок, в каком-то смысле даже поэт, правда, по-своему.
– О, насчет этого не уверен, – ответил я ей.
Пока продолжался этот смехотворный разговор между мной и экс-Деб., в «Подозрительном» начали лабать какие-то музыканты, ибо тип по имени Телега-С-Двумя-Большими-Пальцами, играющий на басу, устраивал прослушивание для концерта за городом, что мог бы состояться лишь в том случае, если бы он набрал команду. Там, в «Подозрительном», находившемся, как я уже говорил, в подвале, инструменты звучали просто громоподобно, и пока я слушал эти милые и успокаивающие звуки, я еще раз убедился в том, как мне повезло, что я родился в эпоху джаза. А что вообще было бы, если бы приходилось слушать только баллады да вальсы? Джаз – это такая штука, заставляющая тебя чувствовать уютно в этом мире, и мысль о том, что ты – человеческое существо, кажется отличной.
Кот за стойкой бара сказал: «Очень мило, но они вряд ли сыграют „Бьюли-Ули“». Другой ответил: «А кого это волнует? Эта вечеринка для отморозков и Горлопанов Генри, в любом случае». Третий просто сказал «Здорово», с мягким мечтательным взглядом, – но наверняка это было из-за того, что он только что выкурил здоровенный косяк в туалете.
Из этого же туалета, наконец уладив все дела, появился австралийский чувак Зови-Меня-Приятелем, он посмотрел на исполнителей так, будто он был М-р Гранц собственной персоной, как делают все эти теле-знаменитости, строя из себя этакого универсального импресарио для всего человечества. И после испытанного мной блаженства от прослушивания игры ребят в приличном обществе, вид австралийца мне немного подпортил настроение, потому что в джазе аудитория – это половина кайфа, даже, возможно, больше, чем половина.
– Мило, – выдал он свое мнение, – но они промазали задницей мимо двух стульев. Это не попсово и не престижно.
– Мимо таких двух стульев не грех промазать, – сказал я и уже собрался их покинуть.
Экс-Дебютантка-Прошлого-Года схватила меня за карман пиджака.
– Ты идешь к Мисс Ламент? – спросила она меня.
– Да, может, увидимся там, – сказал я ей, пытаясь отцепить ее ярко-красные когти.
– Ты бросаешь нас?
– Всего лишь на миг, девочка из Найтсбриджа, – сказал я.
Потому что я увидел, что в кабак уже вошел Уиз, и хотел перекинуться словечком со своим братом по крови.
На Уизе был гладиаторский ремень Lonsdale с жеребцами, и когда он вошел в «Подозрительный», он расстегнул его, будто солдат, освобождающийся с поста часового. Но все равно он выглядел настороженным, как и всегда, даже, наверняка, и во сне, будто весь мир в одном углу ринга, где происходит бой, а он сам, одинокий охотник в джунглях Лондона – в противоположном. «Давай перейдем через музыку», – сказал я ему, и мы перебрались за сцену, на которой выступали исполнители, так что их звуки превратились в барьер, отделявший нас от посетителей, поглощавших алкоголь у стойки бара.