– Ты грязный, это точно, – сказал я.
– Ну что же, начинай, – сказал он мне, поставив свой стакан. – Ради Бога, либо начинай, либо, если ты не хочешь, сядь и не порти всем вечер.
Я заметил, что одна рука у него была в кармане. "Брелок или, может быть, зажигалка в кулаке, " подумал я. Но я всего лишь искал отговорки, потому что я не хотел бить мужика – я хотел ударить Сюзетт, или самого себя, биться головой об бетонную стену.
– Мы не будем драться, – сказал я.
– Браво, – ответил он.
Сюзетт очень медленно сказала мне:
– Это абсолютно последняя сцена такого рода. Еще одна, и я с тобой никогда не буду видеться, и, поверь мне, я говорю серьезно.
– Спасибо, – сказал я, – за то, что все так популярно объяснила. Если я усмирю свой темперамент, может быть, встретимся у Ламент.
– Как хочешь, – сказала Сюз.
Хенли протянул руку, но это уже было чересчур, так что, помахав ему рукой, я выкатился из дверей и проторчал несколько минут в коридоре, невольно подслушивая их ворчание за дверью, ибо этот чертов лифт все ездил вверх и вниз, битком набитый жителями Дома Серпентайн, и не остановился, даже когда я умудрился открыть железную решетку, пока он стоял между этажами. Поэтому я смотрел, как он падает в бездну.
Когда, в конце концов, я вышел из подъезда, страдая, словно в кошмаре, и окунулся в улицы, я услышал у себя за спиной что-то вроде смертельно-дребезжащего шепота, и обернулся, но сзади никого не было, – этот шум издавал я сам! Только не это! Я заплакал, перечеркнул все свои правила и зашел в бар, быстро выпил что-то двойное и вновь выскочил наружу. Я решил пойти через парк, по широким открытым пространствам, заодно и путь срежу до Мисс Ламент.
На этой северной стороне Гайда насыпи были похожи на огромных белых чудовищ, как в фильмах о побережье Франции. Насыпи протягивались на мили, потом начиналась магистраль Бейсуотер с ослепительными огнями, черными прудами и огромным темно-зеленым парком, тянущимся, словно большое море. У парков есть одна особенность, днем они – сама невинность и веселье, наполненные собаками, детскими колясками, старикашками и парочками, переплетенными, словно борцы-дзюдоисты. Но, как только наступает ночь, вся картина превращается в свою полную противоположность. Появляются бродяги, насильники, копы, сыщики, эксгибиционисты, шлюхи, и плотный воздух кишит сотнями пар подозрительных, пялящихся глаз. Все кого-то ищут, и все боятся найти того, кого ищут. Если вы не в парке, вам хочется зайти и посмотреть, а когда вы вошли, вы слишком боитесь выйти обратно. Так что я вошел туда.
Я пытался не думать о Сюз, но все равно думал. "Сюз, Сюз, Сюзетт, " сказал я и остановился, и клянусь, что в этот момент я весь перевоплотился в мысль о ней. Я сел на скамью, и мой голос проговорил, «Парень, будь благоразумным».
В вонючих планах Сюз, должен заметить, было правильно только одно. Пока ты не узнал, что такое бабки – то есть действительно узнал, как обращаться с большими вещами, узнал, какая разница, к примеру, между пятью и десятью тысячами фунтов (для меня эти суммы одинаковы), или что значит поглядеть на какую-нибудь вещь и сказать «Я покупаю это», или как будут плясать лопухи вокруг тебя, если ты осыплешь их дождем из шестипенсовиков – пока ты не узнал этого, ты и сам лопух. Маленький настырный мозг Сюзетт решил понять эту штуку насчет денег, и, Боже мой, она так и собиралась поступить, несмотря ни на что.
Я не могу сказать, что я был против Хенли как такового, и этого брака с раздельными кроватями, предложенного им ей. Я был против того, что это должен быть кто бы то ни было, кроме меня – не важно, кто. Когда она разыгрывала меня с этими Казановами Пиками, это было настолько же плохо… кроме того, что я знал – эти приключения непостоянны. Меня все еще пускали.
Манни сказал «жди», но как я могу быть столь мудрым? Ждал бы он свою Мириэм?
Может, Сюз не создана для меня, подумал я неожиданно. Может быть, я ошибся насчет этого – она – не моя Джульетта, а я – не ее Ромео? Но какая разница, даже если она не создана для меня, когда я чувствую, что создана?
– Блядь! – проревел я.
Три или больше исследователя, приближавшихся из темноты к моей скамейке, остановились, словно вкопанные, несколько человек моментально исчезли. Я поднялся.
– Огоньку не будет? – спросил самый наглый, когда я проходил мимо.
– Что вы себе позволяете? – сказал я и ускорил шаг.
Я пошел по извилистой тропинке, было так темно, что я то и дело сворачивал с нее и напарывался на какие-то штуки, поставленные для того, чтобы дать понять – «держитесь-отсюда-подальше». Неожиданно, откуда ни возьмись, появился луч света, и мимо меня пронеслись пара энтузиастов, пыхтящих, ворчащих, выглядевших чертовски неуютно и целомудренно. Удачи им. «Благослови вас Бог», прокричал я им вслед.
Вдруг неожиданно я наткнулся на великолепную панораму Дома Серпентайн, освещенного зеленым светом и фарами машин, воющих на мосту. Я подошел к воде, наступив на пару уток, наверное, это были они, рассеявшихся в стороны, сонно крякая.
– Держитесь там, где ваше место, – сказал я им, отгоняя маленьких сволочей к озеру.
Теперь я был возле воды, и видел знак «лодки напрокат», и сами лодки, пришвартованные за пятнадцать футов от берега. Подумав, почему бы и нет, я сел на траву, снял свои нейлоновые носки и итальянские туфли, закатал Кембриджские джинсы и вошел в воду. Пока я достиг первой лодки, я был в воде по самый пупок, как герой итальянских фильмов. Я залез в эту штуку и, приложив немало усилий, чтобы распутать клубок несмазанных цепей, умудрился выплыть в море. Только достигнув середины, я бросил весла и поплыл по течению.
Я лежал там, мне было чертовски неудобно, я смотрел на звезды и думал о Сюз, и о том, как было бы здорово, если бы она лежала здесь, со мной, только она и я.
– Сюзи, Сюзетт, я люблю тебя, девочка, – сказал я, и умыл в лицо в грязной, невидимой луже.
Потом я уселся в лодке и подумал, как я могу быстро сделать кучу денег, если это все, что ей нужно? Естественно, я подумал о Уизе, о его планах разбогатеть, но знал, что не смогу поступить так же, – честно говоря, не из-за угрызений совести или чего-нибудь вроде этого, а потому что эта жизнь, возможно, по-своему шикарная, на самом деле такая недостойная, если это слово подходит сюда. Конечно, я хочу быть богатым, но я не хочу быть пойманным.
Бац! Мы врезались в основание моста, лодка и я. Я посмотрел вверх и увидел какого-то мужика, перегнувшегося через перила, помахал глупому старикашке и прокричал: "Bon Soir, Monsieur! ", на что он ничего не ответил, а начал бросать мне пенни или, может быть, это были обрывки долларов, я плохо видел, да меня это и не волновало. Меня более удивило то, как этот тип понимает выражение «устроить себе праздник». Поэтому я погреб к другому берегу и высадился прямо возле Лидо, поэтому мне пришлось перелезть через ограждение, и я оказался порезанным в нескольких болезненных местах.
Закон (тот, кто знает, согласится) имеет гениальную привычку появляться не тогда, когда ты что-то делаешь, как и должно быть, а тогда, когда ты невиновен, и уже что-то натворил. Этот ковбой направил на меня свой фонарь, когда я надевал свои носки и туфли, и стоял молча, но не гасил этот раздражающий свет.
Но я решил, что заговорит первым он, что он и сделал после нескольких долгих минут.
– Итак?
– Помочил ноги возле берега, сэр.
– Помочил ноги?
– Я именно это и сказал.
– Именно это ты и сказал.
– В старом Серпентайне.
– Ага.
– Там, внизу.
– Там, внизу, ты говоришь?
Разговор показался мне слишком дурацким, поэтому я встал и сказал «Доброй ночи, сэр», и пошел, но он сказал мне, поднимаясь вверх, «Подойди ко мне».
Так что, естественно, я побежал.
Одну вещь о копах вы знаете наверняка – они не любят бегать, потому что их шлемы при этом обычно сваливаются. Также они не любят какие угодно физические усилия – вообще-то, единственное, чем легавые схожи друг с другом, кроме того, что все они бродяги, это то, что они чураются любого физического труда, особенно ручного. Достаточно посмотреть на выражения их лиц на фото в газетах, когда они копаются в кустах в поисках орудия убийства! Так что если вы легки на подъем, и он только один, вы можете довольно легко от него избавиться. Что я и сделал, спрятавшись за скульптурой Питера Пэна и нырнув в какие-то кусты.