«Проваливай отсюда, дружище» произнес чей-то голос, когда я наткнулся там на пташку с клиентом, что не входило в мои намерения, естественно. Поэтому я выбрался обратно, перешел тропинку и оказался среди огромных темных деревьев, гораздо более темных, чем небо над ними, и перешел на обычный шаг, словно некий серьезный парень, интересующийся ночным наблюдением за пернатыми или заучивающий стихи перед вечером драматического кружка в муниципальном зале. После того, как я по ошибке наступил на несколько травяных лежбищ, за что принес извинения, я вышел на южную часть Гайда и сбежал через декоративные ворота в посольский квартал, начинавшийся прямо оттуда.
Если я посещаю подростковую или любую другую вечеринку, я, естественно, надеваю свои самые клевые наряды – может быть, даже мои шмотки защитного цвета, доставшиеся мне от одного американского солдафона. Но Ламент была бы разочарована, если, после представления меня всей ее публике в роли тинэйджера, я не появился бы при всех регалиях своей возрастной группы. Поэтому мне не было стыдно за свой не-Найтсбриджский прикид, лишь чуть-чуть за промокшие до самых бедер брюки; тем не менее, я надеялся, что все воспримут это как подростковое веселье.
Так что я позвонил в дверь Дидо. И, как часто случается, когда вы приходите на вечеринку, другой экземпляр заходит на крыльцо в этот самый момент. Обычно они не заговаривают с тобой, пока уже внутри вас не познакомит хозяйка, но этот был чем-то вроде исключения, потому что, даже не представившись, он улыбнулся и сказал:
– Вы тоже в логово тигрицы?
Я не ответил на это, просто улыбнулся ему так же вежливо (и так же бессмысленно) – он был одним из молодых людей со старым лицом, или старых с молодым, трудно сказать; на нем был очень клевый костюм, стоивший ему немалую сумму, по-моему.
– Вы давно знаете нашу замечательную хозяйку? – спросил он.
– Именно так, – ответил я, и мы вместе вошли в дом.
Лифт на этот раз не понадобился, ибо Дидо живет на первом этаже с чем-то вроде крыльца сзади. Это, на мой взгляд, гораздо шикарнее, чем пентхаус, потому что неожиданнее: я говорю о крыльце, слишком большом для Лондона, и все равно полном щелей благодаря бомжам, уже толпящимся в окрестностях. Ламент – одна из тех хозяек, которых не надо искать под диванами или в туалете, чтобы поздороваться; когда она устраивает вечеринку, и ты приходишь, она сразу это чувствует и моментально появляется, чтобы поприветствовать тебя. Она уже плавно скользила ко мне, на ней было белое платье «обними-меня-крепко», похожее на огромный контрацептив, который можно было стирать, ее рыжеватые волосы были немного встрепаны ветром (могу спорить, что на это у нее ушло полчаса), ее глаза-радары отражали мишень, ее уши-счетчики Гейгера отслеживали великие открытия, ее руки разрезали летний воздух.
– О, прии-вет, юное чудо, – сказала она мне. – Ты уже видел моего экс-любовника по имени Вендис? Тебя не мучает жажда? Что, мочился в штаны?
– Да, да и нет, – ответил я ей. – Я пришел к тебе сразу после купания.
– О, ну конечно же, – воскликнула она низким, дребезжащим голосом. Потом она наклонила свою голову так, что ее кудри морковного цвета касались моей шеи, и произнесла:
– Есть какие-нибудь новости для моей колонки?
– Кучи. Какова цена сегодня?
Она дотронулась губами моей шеи, но это не был поцелуй.
– Если я отдам тебе взамен всю свою любовь, ты скажешь мне?
– Да. Всю подноготную. Чуть позже, – уверил я ее. Но она не услышала меня, продолжив скольжение по своей хозяйской дорожке, покрытой мхом.
Я считаю, что Дидо – самый нещепетильный человек из всех, кого я знаю, я не имею в виду деньги. Я имею в виду, что она думает, что все в этой жизни – сделка. Например, когда она ходила по подростковому гетто, собирая материал для своих статей, она дала всем деткам понять, что хочет купить тинэйджеров, словно билеты в цирк по заказу. И когда она смотрит на тебя, – а она всегда рада тебя видеть – ее глаза говорят, что она знает, сколько ты стоишь. Ей где-то между 38-ю и 58, и эта квартира в районе красных огней Найтсбриджа стоит чуть больше, чем она получает за свою колонку, так что в запасе есть еще какой-то источник доходов. Половой маятник, раз уж зашел разговор, не отклоняется в какие-либо стороны, и никто не был замечен слоняющимся по ее пентхаусу, хотя поговаривают, что у нее есть какие-то фавориты, и иногда индустриальные папаши с Севера вселяются к ней ненадолго, чтобы осмотреться.
Я глазел на помещение, где проходил аукцион, чтобы понять, каких покупателей она собрала. Не знаю, получится ли у меня точно передать свои соображения, но все люди производили впечатление хорошо вскормленных и хорошо одетых людей, но на чьи-то чужие деньги. Забавно – всегда можно сказать, у кого свои собственные бабки, а у кого – нет. Также можно отличить по-настоящему сексуальных мальчиков и девочек, я имею в виду серьезных умельцев, от всех остальных, – по спокойности, целеустремленности, расслабленности, все они обладают этими качествами.
Подошел Хоплайт. На нем было много предметов одежды в стиле Белафонте, словно-только-что-из-зарослей-тростника (или из костюмерной), слишком открытых воротников, конусообразных манжет, все в светлых тонах, за исключением нескольких мазков туши, придававшим его глазам меланхолию и скрытый смысл. Он ущипнул меня за руку и сказал мне со вздохом, полным агонии:
– Смотри, вон парень из Небраски.
Я увидел в крытой аллее беседующее, совершенно обычное изделие из США – свежее, умытое и выскобленное, каких там штампуют миллионами.
– Хорошенький, – сказал я Хоплайту.
– Хорошенький! О мой Бог!
– Ну, тогда динамичный.
– Уже чуть получше.
– Вы что, уезжаете вдвоем?
Хоплайт схватил меня за руку, посмотрел апатично на парня из Небраски, потом на меня и сказал:
– Это отвратительно, знаешь. Он так дружелюбен и весел по отношению ко мне, а иногда даже ухмыляется и ерошит мои волосы!
– Ужасно. Я сочувствую тебе.
– Пожалей меня! Ах, бедный я, бедный я!
– Ах, бедный ты, ладно. Где спрятана вся выпивка?
– Нигде. Сам разберись с буфетом, вот и все.
Я догнал юного Хоплайта, выделявшегося из толпы со своим хорошо сложенным хвостом.
– Ага, ты мне напомнил, – сказал я Хопу. – Зови-Меня-Приятелем хочет снять про тебя передачу, – и я рассказал ему о проекте Несчастные Любовники. Хоплайт, конечно же, выглядел недоверчиво.
– Конечно, ты знаешь, что я хотел бы увидеть свое лицо между рекламными блоками, – сказал он мне, – и естественно, я с радостью появлюсь перед нацией и расскажу ей все про Небраску. Но действительно ли ты думаешь, что общественность созрела для чего-то столь наглого?
– Можешь сказать, что вас связывает глубокая и крепкая дружба.
– Ну что же, в чем-то, конечно, так оно и есть.
– Тогда я поговорю с З. – М. – П.
– А я с – Адонисом.
Я остался один, потягивая тоник, но ко мне пристала одна из тех девушек, что вы всегда встречаете на вечеринках, и она начала разговор.
– Привет, незнакомец.
– Хай.
– Как тебя звать?
– А тебя?
– Сначала ты.
– Дэвид Копперфильд.
Она взвизгнула.
– А меня – Малютка Нелл.
– Вот видишь!
– Чем ты занимаешься?
– Только по субботам.
– Противный. Я имею в виду твою работу.
– Фотография.
– Для Дидо?
– Нет, я сам по себе.
– Что, много ветряных мельниц, на которые можно положиться?
– Так точно.
– В каком районе ты живешь?
– В том же, в котором и сплю.
– Нет, серьезно.
При этом они всегда смотрят на тебя взглядом, говорящим «Но я ведь заинтересована в тебе».
– Около у. 10.
– О, это необычно.
– Не для тех, кто живет в у. 10.
Здесь, столкнувшись с небольшой мыслью, ее мозг порозовел.
– Всех здесь знаешь?
– Всех, кроме тебя.
– Но ты же знаешь меня. Я – Малютка Нелл.
Понимаете, что я имел в виду? Честно говоря, вот во что выливаются все эти вечеринки. Все веселье кончается за входной дверью.