– Здорово, – сказал он, глядя вверх и улыбаясь мне. – Ты хочешь, чтобы я позировал для тебя возле моей «Веспы»?
– Вам не могли выдать что-нибудь с четырьмя колесами? – сказал я. – Вы, наверное, из какой-нибудь испорченной маленькой страны?
М-р Микки П. был не очень доволен.
– Я разбил ее, – сказал он. – Это был Понтиак Конвертибл.
– Это наше правило левой стороны такое неудобное.
– Я знаю правила, в меня просто врезались.
– Как всегда, – сказал я.
– Что?
– Стойте спокойно, пожалуйста, и улыбайтесь, если хотите такой снимок.
Я щелкнул его несколько раз. Он стоял возле своего скутера, как будто это был арабский пони.
– В вас всегда врезаются, – объяснил я. – Всегда вина лежит на другом.
М-р Пондорозо прислонил свой скутер к стене Уэйн Мьюз Уэст.
– Ну, я не знаю, – сказал он, – но в вашей стране очень много плохих водителей.
Я перемотал катушку.
– А в вашей стране они какие? – спросил я его.
– В моей, – сказал он, – это не имеет значения, потому что дороги широкие, а автомобилей меньше.
Я поглядел на него. Мне хотелось выяснить, откуда он, но я не хотел задавать прямых вопросов, что всегда мне казалось грубым путем разузнать вещи, которые при некотором терпении люди скажут тебе сами. К тому же, мы все еще были на подготовительной стадии, необходимой при встрече со взрослыми, неважно, какой расы.
– Вы латиноамериканец? – спросил я у него.
– Я родился там, да, но живу в Соединенных Штатах.
– О, да. Вы представляете обе страны?
На его лице появилась дипломатическая улыбка.
– Я работаю в ООН. Пресс-атташе делегации.
Я не спросил у него, какой.
– Интересно, могу ли я спрятаться у вас дома от этого яркого света, чтобы поменять катушку?
– Чтобы что?
– Перезарядить камеру. Кстати, – сказал я, разглядывая его в галерее, – я думаю, что нам с вами надо поговорить о фотографии. Сюзетт прислала меня, вы ее встретили у Хенли.
Он поглядел на меня осмотрительно и пустым взглядом, потом вновь вернулся к дипломатической улыбке и похлопал меня по плечу.
– Заходи, – проговорил он, – я ждал тебя.
Изнутри квартира выглядела клево и дорого – знаете, с покрытой стеклом белой металлической мебелью, американскими журналами, комнатными растениями и сифонами, но было ощущение, что ничто из этого не принадлежало ему, в чем я и не сомневался.
– Выпьешь? – спросил он.
– Спасибо, нет, я не буду, – сказал я ему.
– Ты не пьешь?
– Нет, сэр, никогда.
Он уставился на меня, держа бутылку и стакан и казалось, что он впервые по-настоящему заинтересовался мной.
– Тогда как же ты сдерживаешь себя?
Мне так часто приходилось разъяснять это старшим собратьям, что это превратилось уже почти в рутину.
– Я не использую кайф от алкоголя, – сказал я, – потому что весь нужный мне кайф я получаю от себя самого.
– Ты вообще не пьешь?
– Либо ты пьешь много, либо, как я, ты не пьешь вовсе. Ликер создан не для придачи энергии, а для оргий или для полного воздержания – это единственно мудрые отношения между мужчиной и бутылкой.
Он покачал головой, и налил себе немного смертельного варева.
– Так значит, ты – фотограф?
Я понял, что мне нужно быть очень терпеливым с этим типом.
– Так точно, – ответил я и продолжил, еще не подозревая, с какими странностями мне придется столкнуться. – Какие снимки вам нужны?
Он выпрямился и напряг свой торс.
– О, я бы хотел, чтобы ты сфотографировал меня.
– Вас?
– Да, это что, необычно?
– Ну, да, немного. Мои клиенты обычно заказывают снимки с моделями, делающими то и се…
Я пытался осторожно намекнуть ему на его странности. Но он сказал,
– Я не хочу моделей, только себя.
– Да я понимаю. А что вы будете делать?
– Атлетические позы, – ответил он.
– Только вы один?
– Конечно. – Он видел, что я все еще был растерян. – В моей гимнастической форме, – добавил он.
Он поставил стакан и бутылку и отправился в соседнюю комнату, пока я листал американские журналы, посасывая тоник. Потом он вышел одетый – клянусь, что ничего не выдумываю – в пару голубых баскетбольных кроссовок с белыми шнурками и черные трико. Его обнаженная грудь была покрыта густыми волосами, как рождественская открытка, а на голове у него была маленькая круглая купальная шапочка.
– Можешь начинать, – сказал он.
– Сколько поз вы хотите?
– Около ста.
– Серьезно? Это обойдется вам недешево… Вы хотите делать что-нибудь конкретное или просто позировать?
– Я полагаюсь на твое вдохновение.
– О" кей. Тогда просто ходите вокруг. Ведите себя естественно.
Щелкая аппаратом, я продумывал основные вопросы, которые мог бы задать ему; мне было интересно, был ли он банкротом, или лунатиком, или у него были столкновения с законом, как у многих жителей столицей в эти дни. Этот сумасшедший латиноамериканец неуклюже бродил среди мебели в своих апартаментах, принимая нарциссические позы, будто он уже восхищался снимками этого огромного великолепного мужчины.
Через какое-то время после этих движений в тишине – он потеет, я гоняюсь за ним, щелкая фотоаппаратом, словно профессор с сачком для бабочек, – он схватил свою выпивку, рухнул в белое, покрытое блестящей кожей кресло, и сказал:
– Возможно, ты способен мне помочь.
– Я тоже так думаю, М-р Пондорозо.
– Зови меня Микки.
– Как скажете, – сказал я ему, делая непоколебимый вид, и перезаряжая свой аппарат.
– Дело вот в чем, мне нужно закончить исследование для своей организации о пути британского народа середины ХХ столетия.
– Отлично, – произнес я, думая, как бы скорее добраться до сотни, и щелкая его сидящего, с животом, вываливающимся избалетных трико.
– Я исследовал англичан, – продолжил он, – но у меня очень мало интересных идей насчет них.
– Как долго вы их исследовали?
– Недель шесть, думаю; я знаю, это не очень долгий срок. Но даже за это время я не увидел никаких перспектив.
Микки П. вопрошающе глядел на меня в промежутках между глотками.
– Даже погода неправильная, только взгляни в окно, – сказал он, – Английское лето должно быть холодным.
Я понял, что он имел в виду. Старое солнце Сахары неожиданно вылезло на небо и перепекло нас в совершенно другую форму, отличающуюся от обычной сырой мягкотелой массы.
– Попробуйте задавать мне вопросы, – проговорил я.
– Ну, давай возьмем две главные политические партии, – начал он, и я сразу понял, что он подготавливается к большой речи.
– Нет, благодарю, – выпалил я, – я не хочу быть задействованным ни в той, ни в другой.
Его лицо немного вытянулось.
– Они тебя не интересуют, в этом все дело?
– А как же иначе?
– Но ведь ваши судьбы разрабатываются по их инициативе…
Я сфотографировал его небритое лицо ужасным крупным планом.
– Если кто-либо, – перебил я его, – и разрабатывает мою судьбу, так это уж точно не эти парламентские чуваки.
– Ты не должен презирать политиков, – возразил он мне. – Кому-то ведь надо заниматься домашним хозяйством.
Здесь я отпустил свой Роллейфлекс, и начал бережно выбирать слова.
– Если бы они занимались лишь домашним хозяйством и прекратили бы играть в Уинстона Черчилля и Великую Армаду, так как время оловянных солдатиков прошло, тогда бы их никто не презирал. Их бы просто не было заметно.
М-р Пондорозо улыбнулся.
– Я думаю, сказал он, – это бы подошло политикам.
– Я надеюсь, – ответил я.
– Тогда что ты скажешь о Бомбе? – спросил М-р П. – Что ты будешь делать с этим?
Все понятно, я связался с настоящим зомби.
– Послушайте. Никто во всем мире моложе двадцати лет ни капельки не заинтересован в этой вашей бомбе.
– Ага, – оживился чудак-дипломат, его лицо при этом стало хитрым. – Вы, может и не заинтересованы – я имею в виду, здесь, в Европе, – но как насчет молодых людей в Советском Союзе и в США?