— А идите вы все, — вдруг сказал устало и безнадежно Петр Петрович, — ничего вы от меня больше не добьетесь, уж лучше назад.
— Петр! — крикнул Болдин.
— Петрович! — крикнул Иванов.
— Идите, идите, идите. — Петров неожиданно встал с кресла и пошел вприсядку, повторяя это «идите».
Иван Геннадиевич нажал какую-то кнопку, вошел человек, Петр Петрович сразу встал и ушел с этим человеком.
— Извините нас, Екатерина Ивановна, извините, — хором сказали Болдин и Иванов. — Не сердитесь. Все будет очень хорошо.
— Даже хорошо, — продолжил Иванов, — что он ушел, без него нам будет легче. Вы видите, что это за человек. Мы ошиблись в нем.
— Да, видимо, ошиблись, — поддакнула Екатерина Ивановна, он не интеллигентный человек.
— Именно, именно, — сказал Иванов. — А мы с ним потеряли столько времени, но главное даже не в этом, главное вот в чем.
Мы с ним работали, работали и работали, упорно, не щадя себя, и в результате… Иван Геннадиевич, пусть внесут.
Иван Геннадиевич снова нажал кнопку и сказал: «Внесите».
Тотчас дверь раскрылась, и несколько людей вошли в комнату с завернутыми в белое свертками.
— Снимите, — сказал Болдин.
Люди сняли со свертков белые покрывала. Под ними обнажились картины.
Картины были абстрактные. Они поразительно напоминали ту, только что виденную нашей троицей на выставке картину.
Из множества треугольников, летящих в пространстве, ткались вещи и животные, люди, словно из ничего, из хаоса чья-то воля создавала подобие нашего мира.
— Как вы думаете, — спросил Болдин, — кто их написал?
— Не знаю, — ответила Екатерина Ивановна.
— Петров, — разом ответили спутники Екатерины Ивановны.
— После двух лет экспериментов, о которых мы скажем вам потом, он написал вот это… — Иванов беспомощно улыбался. — Этого-то никак нельзя было предвидеть.
— Никак. — подтвердил Болдин. — Но главное, он больше не откликается на эксперименты.
— Как это, — Екатерина Ивановна беспомощно улыбнулась.
— Очень просто, — ответил Иванов. — Он устал, мы изучили его, мы возложили на него наши надежды, а он вышел из игры. Он перестал развиваться.
Он ускользнул от нас. Он перепутал все, он стал другим человеком, что-то с ним произошло такое, чего мы не можем объяснить, и вот — эти картины.
— Скажите, я, конечно, боюсь задавать лишние вопросы, — сказала Екатерина Ивановна, — это все произошло, вы думаете, в результате ваших, так сказать, опытов?
— Я скажу сразу, — отозвался Иван Иванович, — что ничего ведь не произошло, просто вот эти картины, они нас волнуют, откуда это в нем, в нашем Петруше взялось, такое безумное стремление?
— А может, он того, — Болдин показал пальцем у виска.
— Совершенно исключается, — говорю вам со всей ответственностью, мы устраивали консилиум и не один, — отпарировал Иванов. — Все единогласно говорят, что никаких отклонений, к тому же, совершенно серьезно, все, что мы тут делаем, абсолютно безопасно, никакого вреда для психического здоровья.
— Ну вот и все, — подытожил Болдин, — потом вы, Катя, вы не обижаетесь, что я вас так назвал? Нет. Потом, Катя, вы все узнаете подробнее, а на сегодня хватит. Я совершенно понял — нам нужен этот, как его, Иван?
Иван Иванович полез за книжкой и, не вынув ее, вспомнил:
— Майков, — сказал он.
— Да, Майков, — подтвердил Болдин, — я чувствую, а мое чутье редко обманывает меня, он нам нужен, Катя.
— Да, но я здесь зачем? — удивилась Екатерина Ивановна.
— Узнаете, все узнаете, не торопитесь, на сегодня уже и так достаточно. Вы сейчас домой?
— Да.
— Так я вас подвезу. Попрощаемся с Иваном Ивановичем. Иван Иванович, до завтра.
— До завтра, — Иван Иванович смотрел на них своими карими, немного восточными глазами.
Глаза эти, немного пронзительные и вместе с тем нежные, так и стояли перед глазами у Екатерины Ивановны, когда она тем же странным путем вместе с Болдиным выходила на улицу, вернее, все в тот же колодец, где их ждала «Волга».
— Ты устал? — спросила она у Ивана Геннадиевича уже в машине, неожиданно переходя на ты.
— Я привык.
— К чему?
— К усталости. Она для меня обычное дело.
— Отдохни.
— Ничего, отдохну…
— Скажи, вам очень нужен этот Майков?
— Да, это на сегодня единственная наша зацепка, может быть, появятся другие, но на сегодня — он единственная, а я привык пользоваться любым шансом, если он есть. Нельзя пренебрегать шансами.
— А ваша программа? Что это?
— Потом, не сегодня, по крайней мере.