— Очень приятно вас видеть, — сказал Иван Иванович, обращаясь к Екатерине Ивановне.
— Мне тоже.
— Рассказывайте, у нас и так мало времени, мы слишком возимся с этим Майковым, а нам нужно торопиться, поверьте.
— Я была у Веселовского, — начала Екатерина Ивановна.
— Знаем, знаем, — сказали Болдин и Иванов почти в один голос, — не отвлекайтесь, рассказывайте самую-самую суть.
— Что я могу сказать? — пожала плечами Екатерина Ивановна, — мне очень трудно говорить, я почти ничего не узнала. Он странный, вы это уже знаете, и вокруг него странные люди, и Веселовский, и Маша. Во всех них есть что-то необыкновенное, не такое, но что это? Трудно сказать.
— Какая Маша? — вставил слово Болдин.
— Жена не жена, подруга, или не знаю кто, она тоже знает Майкова.
— Что говорила?
— Говорила, что, чтобы узнать его хорошенько, годы нужны, что она около него год, полтора жила, но так толком и не поняла, что он за человек, что иногда он может раскрыться, а иногда — никак не пробьешь его, ничем не пробьешь, уходит он куда-то от людей. Не в буквальном смысле слова, а в переносном, молчит, словом, в контакт не вступает.
— Абстракция? — односложно спросил Иванов, — абстракции у него случайность, баловство или же нет, или же здесь есть что-то серьезное?
— Да, да, очень, — поторопилась почему-то ответить Екатерина Ивановна, — совершенно неслучайно, но, боюсь, он и сам не понимает того, что с ним делается, он мечется, мечется, а понять не может. По рассказам, он похож на человека, пытающегося себя понять. Сложного. Немного мрачного.
— Что ж, — сказал Болдин, — мы ему поможем, мы сможем помочь, если он захочет и будет с нами, очень даже поможем, но продолжайте, прошу вас.
— А вы в силах помочь? — сбилась Екатерина Ивановна.
— Безусловно.
— Может, это ему на пользу пойдет, — предположила Екатерина Ивановна и продолжала, — неустойчивый он, неуверенный, иногда он себя почти не ощущает.
— Как, — всполошился Иван Иванович, — неужели?
— Да, поверьте, иногда действует он почти автоматически, но не как какой-то робот, а будто кто-то им движет, ведет.
— Что вы говорите, — лаковый налет исчез с глаз Иванова, и они превратились в два жгучих, колючих, черных расширенных зрачка. — Что вы говорите? — повторил он немного задумчиво. — Расскажите подробнее.
— Трудно подробнее, но, я думаю, если говорить просто, он забывает себя на какое-то мгновение, особенно когда пишет свои картины, и тогда что-то накатывает на него, кто-то большой, огромный, и он, этот он, захватывает его, Майкова. Если верить Веселовскому, то это самые занимательные мгновения в его, Майкова, жизни.
— Ох как интересно, — сказал Иванов.
— Да, — кивнул Болдин. — Спасибо, Екатерина Ивановна. Я думаю, Майков нас интересует все сильнее, только надо быть очень осторожными, очень, он должен сам нами заинтересоваться, сам, не мы им, а как бы он. Но как это сделать?
— Я думаю, можно, — сказал Иван Иванович, — можно.
— Давайте подумаем, — сказал Болдин, — и я здесь посоветуюсь кое с кем, а там посмотрим.
— Но… — Екатерина Ивановна осеклась.
— Потом, позже, еще не время, — сказал Иван Геннадиевич, — потерпите, все в свое время. Скоро вам все, многое станет ясно.
— А сейчас отдыхайте, отдыхайте, я знаю как нелегко работать так, как вы, кажется, и работы никакой нет, но на самом деле еще какая работа, поверьте. И вы ведь всего не знаете. Как бы вы увлеклись, когда узнали. Но вы узнаете, пока не время, просто мы еще кое-что не решили.
Мы еще посоветуемся насчет Майкова и вас известим. Посоветоваться нам нужно, вы понимаете?
— Понимаю, — неуверенно сказала она.
— Идите, отдыхайте, до свидания.
Через полчаса Екатерина Ивановна уже лежала в кровати и мучительно пыталась забыть усталое, уснулое лицо Петра Петровича, особенно полумертвую половину его, так неприятно отделявшуюся от всего остального лица.
Глава третья
Довольно часто человек живет и не знает, что готовит ему день грядущий. А между тем многое в жизни его уже предрешено. Так спокойно и даже в чем-то безмятежно и жил Владимир Глебович Майков, ничего не подозревая о тех подарках и поворотах, которые уже готовила ему судьба.