— Не обращай внимания, — вклинился человечек, — нормальный ты, совершенно нормальный, даже в диспансере справку получить можешь. Прекрасную такую, беленькую. Спросят, а ты им справочку. Так, мол, и так, вот вам.
— Ну спасибо, — облегченно почему-то вздохнул Владимир Глебович, — а сейчас уйди, — попросил он себя же.
— Пожалуйста, — с готовностью произнесла фигурка и исчезла, оставив за собой черную, приятную глазу пустоту.
Полетели искры, посыпались откуда-то из пустоты приятные яркие, быстрые…
Некоторое время Владимир Глебович снова всматривался в такую уже привычную для него темноту, видимо, втайне надеясь, что это созерцание принесет ему какое-нибудь новое интересное видение. И точно. Из глубины его я, оттуда, откуда на него летели как звезды яркие точки, неожиданно выплыла фигура, напоминающая конструкцию из перегнутых, замысловатых трубок. Одни их концы были оборваны, в то время как другие соединялись, перекрещивались, сходились и расходились друг с другом. Конструкция медленно передвигалась, то приближаясь, то удаляясь от Владимира Глебовича, вернее не от него самого, а от какой-то точки, которая, словно начало всех координат, была внутри него: и именно от нее отлетала фигура.
Владимир Глебович так и застыл, боясь спугнуть видение, он и пошевелиться опасался, и за кисть, как обычно, не брался, он просто-напросто наблюдал.
И наблюдение было для него совершенно новым состоянием, ибо раньше он старался не рассмотреть видение, а зарисовать его, совершенно искренне скопировать, что, кстати, составляло для него большое и непередаваемое удовольствие, такое, какое доставляет для живописца писание с натуры. А вот теперь он и рисовать не стал, просто решил присмотреться к происходящим внутри него событиям.
Возможно, ему надоело казаться самому себе некоей игрушкой, вовсе не способной понять, что с ней происходит, возможно, по какой-либо иной причине, но только ему настоятельно захотелось понять, что же с ним все-таки происходит.
— Ну хорошо, — стал он говорить сам себе, — вот ты явилась, этакая финтифлюшка, неизвестно откуда, но что-то ты должна значить, я же вполне нормальный человек, я могу разумно рассуждать о тебе, обо всем, что есть на свете, значит, могу и о тебе рассуждать. Поэтому могу спросить тебя: что ты значишь, откуда приходишь ко мне?
Владимир Глебович стал припоминать иные образы из тех, что он помнил, и прилаживать их к реальной жизни, но, естественно, ничего не получилось. Как только он стал заниматься этим, фигура быстро и суетно исчезла, оставив по себе лишь беглое и быстро к тому же исчезнувшее воспоминание.
Владимир Глебович уже давно заметил, что как только он хочет остановить свои странные впечатления или же видения — уж неизвестно, как их и называть, — то они сразу же исчезают, а он и вспомнить часто не может, что видел только что. Сначала это поражало его, но потом он привык.
Он иной раз и не удивлялся очередному своему видению, не удивился он и на этот раз, решив махнуть попросту на него рукой.
Сейчас он пытался объяснить происходящее скорее в силу инерции, чем из надежды что-то понять, но не мог добиться от себя никакого путного объяснения, но некоторая неожиданность случилась с ним и на этот раз.
Иногда, правда, он все же мог останавливать свои чудесные видения, и это его, конечно, радовало: он чувствовал тут свою значимость перед захватывающими его порой образами, в то время как раньше он этой значимости, естественно, не ощущал, ибо ее и не было, тогда образы попросту распоясались и делали, что им вздумается.
Но после этого опыта последовала новая неожиданность. Владимир Глебович, решив отдохнуть, для того чтобы успокоиться и прийти в себя, ведь манипуляции, которые он проводил, требовали усилий, стал представлять вполне реальные предметы. Он выдумал кувшин — розовый и с цветами, и только показался этот кувшин в его сознании, как — на тебе — исчез, и на его месте очутилась воронка, такая, как от исчезнувшей только что точки. Затем он представил птицу, но вместо нее перед ним возникли совершенно невиданные и непередаваемые фигуры. Так получалось и всякий другой раз, когда он пытался представить себе вполне реальные фигуры. На месте их оказывались нереальные и несуществующие предметы, и не предметы вовсе, скорее ощущения, также настолько необычные и нереальные, что и слов-то для их описания не подберешь. Совершенно абстрактные чувства владели Владимиром Глебовичем, они настолько расстроили его, настолько измотали, что он крепко заснул.
Было уже за полночь. Лес звенел от мороза, пурга кончилась, и вовсю развернулось большим провалом над всей землей и огромным старым дачным сосновым лесом зимнее беспощадное, торжественное небо. Оно смотрело вниз, туда, где под ним в черном дачном поселке так ярко горела в темноте точка — искрящаяся светом крыша майковской дачи.