Владимир Глебович шел по коридорам в сопровождении человека в черном. Человек этот бесстрастно молчал на протяжении всего их пути.
И вот. Распахнулись двери. Словно раздвинулись пространства. Майков оказался в центре небольшого зала. Без сомнения старинного — об этом говорил паркет, покрытый причудливыми инкрустациями черного дерева и происходивший, по крайней мере, века из восемнадцатого, как определил его возраст наш герой.
В комнате стояли трое.
Двоих он уже знал. Это были Болдин и Екатерина Ивановна.
Третий был незнаком ему, зато уже знаком нам. Это был Иван Иванович Иванов.
Майков поклонился.
Они поклонились также.
— Позвольте представить вам, — сказал Болдин, — моего давнего друга, соратника и товарища Ивана Ивановича Иванова. Исследователя.
— О нет, — сказал Иванов.
— Философа?
— В какой-то степени, — сказал Иванов.
Майков снова поклонился.
Иванов поклонился в ответ.
Встреча получалась несколько церемонной.
— К делу, — сказал Болдин. — Вы, конечно же, не знаете, с какой целью мы посещали вашу выставку и зачем пригласили в особняк.
— Теряюсь в догадках, — сказал Владимир Глебович.
— Прекрасно. Мы пригласили вас, — продолжил Иван Геннадиевич, — чтобы объяснить вам цели нашей работы, которую мы проводим уже более шестидесяти лет. Естественно, начинали ее не мы, как вы и сами понимаете, но продолжали ее и довели до того уровня, в котором она находится в данный момент, мы. Если позволите, мы с Иваном Ивановичем, который так же, как и я, принимал участие в работе с самых начальных этапов, вкратце расскажем вам о том, что было сделано, и о том, что предстоит еще сделать. Нам и, возможно, вам. В своем рассказе мы не сможем обойтись без использования исторических экскурсов и без некоторых путешествий в будущее, а также без изложения некоторых теорий. Я вообще-то не люблю теорий. Скажу откровенно вам — я практик. Но. Но без теорий нельзя. Это, если вам угодно — правила игры.
— Я также не очень люблю теории, — сказал Иванов, — хотя иногда мне приходится их разрабатывать.
— Мы вообще, — сказал Болдин, — на определенном этапе наших работ пришли к выводу о некотором вреде теорий, но об этом вы позже догадаетесь сами.
— Итак, — сказал Майков.
— Итак, — подтвердил Болдин.
— Итак, — вторил Иванов.
— Итак, — сказала Екатерина Ивановна.
— Хочу сразу предупредить, — продолжил Болдин, — что наш эксперимент был всегда направлен на благо человека, и основная его цель была — это самое благо; все, что плохо для человека, не может отныне использоваться в нашем эксперименте, я не скрою, что раньше, в периоды издержек, передержек, искривлений, несоответствий были перекосы, перегибы и даже страдания, но в настоящее время, в новое, обновленное время, в котором мы живем, не должно быть ничего такого. Это одна из главных установок сегодняшнего периода. Итак, наш эксперимент начался лет шестьдесят тому назад. И начали его очень умные люди, люди, которые жили скорее не настоящим и не прошлым — бывают и такие, — а будущим. Тем далеким будущим, ради которого все свершалось, свершается и будет свершаться. Я не буду называть их имен, но мы чтим их память и их принципы. Планомерная передача традиций в ходе развития эксперимента — один из наших важнейших принципов. Сначала мы решили, как бы это сказать, некоторые общие задачи.
— Задачи распределительного плана, — вступил Иванов.
— Вы, как всегда, помогаете мне нужным словом, именно распределительного плана, задачи, уравновешивающие жизнь населения, в какой-то степени справедливо… Но блага тут не самое главное. Самое главное, что у этих задач очень распространенное будущее, обширное и протяженное, но об этом, как вы сами понимаете, я скажу в своем месте. То есть вы сами понимаете, мы так хотели сделать людей равными, понятливыми, знающими, чего, собственно, они хотят.
— Они ведь так часто не знают, чего, собственно, они хотят, — добавил Иванов, — так часто приходится им объяснять.
— Именно. Там были трудные задачи, трудные проблемы, особенно, как вы догадываетесь, хотя вы человек еще относительно молодой, — продолжил Иван Геннадиевич, — в сельском хозяйстве, приходилось много работать с людьми.
Когда он произнес эти слова, его посетил как бы образ, или же видение. И небезынтересно привести его — это видение — с некоторыми не лишними подробностями, потому что за время всего рассказа такие образы посещали Болдина несколько раз и жаль, что Владимир Глебович не мог их наблюдать, они бы доставили ему много наслаждения как художнику, и он мог бы сравнить их со своими образами и видениями и увидеть ту значительную разницу между ними. Но, к несчастью, а скорее к счастью, люди не могут наблюдать движение сознания друг друга, и их образы и видения остаются их личной и неприкосновенной собственностью. Увидел товарищ Болдин огромные, фактически бескрайние просторы. Поля, поросшие какой-то лебедой, какие-то серые, вросшие в землю домики и домишки и лавки около них, и заборы покосившиеся, и также какие-то серые, и еще он увидел каких-то людей, едущих на телеге. И еще людей, идущих рядом с телегой почему-то с винтовками, и еще он увидел старика, который стоял около лошади. Лошадь также была какая-то серая. Старик смотрел на него, и его взгляд запомнился Болдину. Взгляд был не то чтобы злой или ненавидящий, а прямой, и глаза старика, как два шара, пытались вкатиться в глаза Болдина, и он сейчас физически ощутил это неприятное чувство вкатывания и от этого передернулся. Нервы. Нервы Нервы.