— В-пятых, — добавил Болдин, — нам нужно формировать этого человека.
Что подразумевал Болдин под этими словами? Майков не понял. Да и некогда было понимать, такой ошеломительный оборот принимал разговор.
— Вы представляете, — сказал Иванов, — как к нам в наш мир просачивается из глубины материи луч света, когда он проникает в этот приемник, в этого нового или новейшего человека, как он начинает строить новый мир. Вы представляете? И я почему-то убежден, хотя не почему-то, а на основании наших опытов и философии, я убежден, что эти самые вечные, проклятые вопросы будут для этого нового человека и нового мира особенно важны. Простые такие вопросики…
— Ну кто-то их поставил? — это был голос Болдина. Вкрадчивый. Почти нежный.
Кто-то.
Действительно. Кто?
Это спрашивали себя уже Майков и Екатерина Ивановна.
Вот так.
Вот этак.
А Болдин снова увидел рыжеватого усатого человека. И снова лицо его показалось ему неестественно человечным.
Вопросы. Вопросы. Вопросы.
— Вот наша концепция, — сказал Болдин.
— Наметки концепции, — сказал Иванов.
— Вот те раз! — подумал Майков.
Никак он не ожидал такого оборота дела. Никак.
— Не скрою, — сказал Болдин, — что в свое время, а именно несколько десятилетий тому назад, когда наши работы только разворачивались, в связи с директивами, но это, собственно, не важно, мы уже провели серию, если так можно выразиться, опытов.
— Которые закончились, — сказал Иванов, — относительной удачей.
— Или относительной неудачей, — добавил Болдин.
— Мы провидим их сейчас в данном здании, — сказал Иванов.
При этих словах Екатерина Ивановна вспомнила подсмотренную сцену. Вспомнила и оцепенела.
Жуть, какая-то жуть была в этой сцене.
Нельзя сказать какая, но жуть, впечатление жути.
— Это было лет пятьдесят назад, — сказал Болдин, — да?
— Да, — сказал Иванов. — О молодость, молодость. О!
— Да! — сказал Болдин. — Один наш товарищ, который находился на низовой работе в городе К…, вызвался участвовать в данных работах. Кстати, в городе К… находился и наш первый центр, созданный усилиями товарища Иванова. Так вот, это был обычный товарищ, но по некоторым признакам он подходил для работ. Мы начали работы. Но…
— Что же произошло? — поинтересовался Майков.
— Ах, одна неприятность, — сказал Иванов. — Маленькая неприятность, Все продвигалось прекрасно. Но у этого товарища была слабая психика, знаете, тяжелое детство, тяжелая работа, недоедание и прочее. Он очень нам помог. Очень. Но потом, потом не выдержал. Он заболел. Он вдруг стал писать картины.
— Вот как? — сказал Майков.
— Да, — сказал Иванов. — И картины, — он сделал паузу, — так похожи на ваши, просто прелесть как.
Воцарилось молчание.
— К чему эти картины, зачем эти картины, — сказал Иванов, — мы и сейчас понять не можем, и тут мы надеемся на вас.
— А где этот товарищ? — задал бестактный вопрос Майков.
— О! — сказал Болдин, — он на заслуженном отдыхе. Тяжелая жизнь. Детство…
— Ну так как, согласны вы окунуться в новое время, в новую жизнь? — спросил Иванов.
— В сверхжизнь! — поправил Болдин. — Вы будете в сверхжизни, вы будете знать, вы будете такое знать, что просто кровь стынет в жилах, вы будете знать будущее. Вот что вы будете знать.
— Но почему выбор остановился именно на мне? — спросил Майков.
— Потому, — не задумываясь, ответил Иванов, — что вы и есть — Новый человек.
— Я?
— Вы! Я убежден в этом. Это результат моих многолетних наблюдений.
— Вы за мной наблюдали?
— Несколько лет.
— Вот как?
— Вы согласны?
— Да.
— Отлично, — сказал Болдин. — Вы будете работать с Екатериной Ивановной и товарищем Ивановым. И для начала вам необходимо будет посетить город К… Да. Тот самый, в котором мы начинали, в молодости. Вы, Владимир Глебович, перенимаете нашу эстафету. Вы должны знать историю. Куда же ныне без истории?
Когда он сказал про город К…, снова образ посетил его. Равнина, покрытая лесами, потом поля и луга, потом болота, потом громадное плоское озеро. И у озера, словно птицы огромные и нахохлившиеся — белые храмы. Их главы покосились. Узкие улицы. Какие-то серые люди. Кривые дома. Булыжная мостовая. Грустное осеннее небо. И грустно, тоскливо до вытья стало Ивану Геннадиевичу Болдину от этого зрелища, что-то защемило, повернулось в нем, что-то поехало, и рой воспоминаний в беспорядке снова упал на его душу. И бледное злое лицо в морщинах снова придвинулось к нему и дышало, дышало прямо в его зеленые рачьи глаза. Страшная вещь воспоминания, товарищи, подлинно страшная.