За те две недели, что Руанна провела здесь, я пытался показать ей картину жизни Санкт-Ленинбурга в 2001 году. Я купил моторную лодку и нанял капитана, и мы катались по каналам нашей Северной Венеции. Она издала несколько восторженных восклицаний при виде особенно впечатляющих дворцов, пастельная окраска которых больше подходила для Италии, нежели для южной части Северного полярного круга. Но, как большинство бедняков, в душе она была не туристкой, осматривающей достопримечательности, а экономистом и антропологом.
— Где же ниггеры? — желала она знать.
Я полагал, что она имеет в виду людей со скромным достатком.
— Они везде, — ответил я.
— Но где же настоящие ниггеры?
Мне не хотелось везти ее в пригороды, где, как я слышал, люди питаются главным образом дождевой водой и картошкой, выращенной на своем огороде, так что я отправился с ней в индустриальный район, который наши деды называли Коломной. Спешу набросать картину этих мест для читателя. Река Фонтанка, где всегда дует ветер, а линия зданий девятнадцатого века прерывается клином гостиницы «Советская», окруженной желтеющими отсыревшими многоквартирными домами; в ларьке торгуют коробочками с крабовым салатом, а от забегаловки, где продается шаверма, разит пролитой водкой, гнилой капустой и еще чем-то мерзким.
— Вот о чем я и говорю. — Руанна обводит все это взглядом, вдыхая местные запахи. — Южный Бронкс. Форт Апач, Миша. И ты говоришь, что это просто обычные люди?
— Наверное, — отвечаю я. — На самом деле я не очень-то много общаюсь с обыкновенными людьми. Они смотрят на меня так, словно я какой-то уродец. А вот когда я еду в Нью-Йорке на метро, то на меня смотрят с почтением из-за моих размеров.
— Это потому, что ты выглядишь как звезда рэпа, — говорит Руанна, целуя меня.
— Это потому, что я действительно звезда рэпа, — отвечаю я, облизывая ее губы.
— Ведите себя прилично, — плюется в нашу сторону проходящая мимо старушка.
Руанне приходилось сталкиваться с насильственной смертью, так что когда папу взорвали на Дворцовом мосту, она не миндальничала со мной, чтобы я не раскисал.
— Ты должен щелкнуть, хрустнуть и выкарабкаться из этого, — сказала она мне, крепко взяв за нижний подбородок и щелкнув пальцами другой руки.
— Как американский попкорн, — улыбнулся я.
— А я что говорю? Ты звонил своему психо-дудл-ду?
— Он весь месяц будет на конференции психиатров в Рио.
— Нет, ну за что только ты платишь этому мудаку? Ладно, я займусь тобой сама. Снимай-ка их. Покажи мне, что у тебя есть для мамочки.
Я расстегнул молнию своего спортивного костюма «Пума» и улегся на кушетку, с трудом приняв такую позу, как во время сеанса у психоаналитика. Поскольку у меня такая толстая шея, я страдаю от невероятно громкого храпа и остановки дыхания во сне. Становится еще хуже, когда я сплю на спине, так что когда рядом со мной спит Руанна, она инстинктивно поворачивает меня на бок своим мускулистым бедром. Видеокамера, вероятно, записала бы ночью что-то вроде постмодернистского подводного балета.
— Перевернись, — приказывает Руанна. Я ложусь на живот. — Молодец.
Она кладет руки на то, что я называю моим «токсичным горбом» — он черный, с плохим кровообращением. Это памятник бездействию, выросший за два года моей ссылки в России и вобравший в себя весь мой гнев. Когда Руанна начинает месить этот горб своими толстыми пальцами, я постанываю от восторга:
— О, Рови! Не оставляй меня. О, Рови! О, любимая. Не уезжай.
Печаль вылилась из моего токсичного горба и затопила кровеносные сосуды, погребенные в моем теле, как Трансатлантические кабели. Я вспомнил залитое слезами лицо моей мамы после того, как она потеряла меня на вокзале и думала, что меня украли подлые цыгане и съели. «Я бы покончила с собой, если бы с тобой что-нибудь случилось, — сказала мама. — Я бы бросилась в море со скалы». Конечно, мама постоянно лгала мне, как делают все матери при ужасном общественном строе, чтобы избавить своих детей от ненужных страданий. Но я знал, что в тот момент она говорила правду. Она действительно покончила бы с собой. Вся ее жизнь была сосредоточена на мне. Девятилетним ребенком я воображал себе близкую кончину своих родителей, предугадав их смерть — в больничной палате от рака, в пламени взрыва, — и запрятал это прозрение глубоко в душе.
— Ты неправильно дышишь, дорогой, — сказала Руанна. Мысль о неминуемом одиночестве застряла у меня в горле как куриная кость. У меня начались проблемы с дыханием. — Делай, как я, — приказала Руанна. Она медленно вдохнула воздух, задержала дыхание, затем сделала выдох над моим левым ухом. Теперь ее дыхание благоухало еще и сметаной и сливочным маслом, характерными для русской кухни. Ее груди, схваченные чем-то вроде широкой летней банданы, касались моего токсичного горба.