— Вы, батюшка по делу приходили, али как? Время-то для визитов поздноватое!
— Ухожу, отец родной, ухожу, — ничуть не обидевшись, проговорил священник, — не смею более утомлять Ваше превосходительство! Да что там! Я человечек-то маленький, дай, думаю, зайду, проведаю в скорби! Доброй ночи вам! Доброй ночи, матушка! Храни вас бог!
— Отец Никон, — окликнула его Дарья Платоновна, сглаживая мужнину грубость, — вы уж простите нас, день был тяжёл. Вы заходите к нам, да вот хоть завтра к ужину, поговорим. Вы заходите, мы будем рады вас видеть!
Мелко кланяясь, пятясь задом и осеняя всё крестным знамением, отец Никон вышел из гостиной.
— И чего приходил, — досадуя и на себя, и на священника произнёс Дмитрий Степанович, — наговорил с три версты и всё лесом!
Он раздраженно прошёлся по комнате, налил себе из графина тёплой воды и, поморщившись, выпил.
— Что, Дашенька, пора и нам на покой, — ласково обратился он к жене, — ложитесь себе с богом, да и я, пожалуй, пойду.
— Доброй ночи, душа моя, — зевая и крестя рот, ответила Дарья Платоновна, — господь с вами…
Проводив супругу взглядом, Дмитрий Степанович сел в мягкое кресло, ещё хранившее тепло, только что покинувшей его Дарьи Платоновны и задумчиво побарабанил пальцами по клену, фальшиво насвистывая бравурный мотивчик.
По-другому представлялась ему жизнь в имении!
Наезжая сюда последние три года Дмитрий Степанович так увлечён был стройкою и бесчисленными хозяйственными делами, что вокруг и оглянуться было некогда! Что ему было до здешних людей, когда так торопился усадьбу достроить, отделать покрасивее, да побогаче, мебель завезти, утварь всякую, да мало ли! Хотелось семью свою побаловать, да удивить… хотя последнее, кажется, удалось. Вот давеча только и разговоров было, что о Володенькином счастливом спасении и здешней ведунье Марье, строптива-де, умна и люта, крестьяне боятся её, как огня, потому как любого может в зверя обратить, а то и ещё что похуже! А ведь ещё с год назад сказывал управляющий про ведьму с внучкою, отшельницами живущих за рекой, жаловался, что куражится Марья, да Перегудов только рукой махнул: Выдать девку замуж, да и вся недолга! Дурь-то и повылетит!.. Генрих Карлович хотел что-то возразить, да не осмелился, покивал согласно головой, с тем разговор был позабыт. А вот теперь ломай себе голову, с чего бы это ведьма из лесу своего выбралась, стоило им только приехать?! А?! То-то… хотя, конечно, не появись она утром возле реки, страшно и подумать, что случилось бы с бедным Володей!
Не успели утихнуть разговоры, да пересуды про таинственную Марью, так поди же ты — новое дело! Да не просто происшествие, о котором можно поговорить, да забыть — убийство! Как крестьяне-то шарахнулись, когда мёртвого мальчишку увидели! Ну, мертвец, понятное дело завсегда невесело, что тут говорить, да только они ведь боялись! Видно же было, боялись до отчаяния и близко к покойнику подойти! Несмотря ни на какие угрозы и посулы никто из них не решился покойника в деревню снести. Пришлось Перегудову самому с Генрихом Карловичем и Николенькой исполнять эту тяжкую неприятную обязанность.
Дмитрий Степанович потёр ладонями ноющие плечи, вспоминая нелёгкий и печальный путь из леса, до церкви. Кольнула неприятная мысль: А ведь и бабка Пелагея не позволила покойника домой отнесть! Это сына-то…
Дмитрий Степанович со стоном потянулся, отгоняя безрадостные думы, коротко звякнул колокольчиком. Вошёл заспанный Фёдор:
— Звали, барин?
— Вот что, Федя, — задумчиво произнёс Перегудов, — а пойдём-ка, дружок, мы с тобою в гости!
— К кому ж это барин посередь ночи-то?
— А вот увидишь! — заговорщически подмигнул ему Дмитрий Степанович, — фонарь возьми!
Они вышли из дома никем не замеченные и отправились в сторону старых развалин, прикрывая фонарь полами плаща.
— Нешто в развалины идём, барин?! — прошептал испуганный Фёдор.
— Нет, Федя, не в развалины. Навестим старого знакомца, господина Мюллера! Сдаётся мне — он много знает и о многом помалкивает! Вот мы с ним и потолкуем!
— Так что ж, барин, поутру нельзя ли сходить? — непонимающе спросил Фёдор.
— Утром пристав приедет, свои вопросы задавать начнёт — не до нас будет! Нет, Федя, мы Мюллера-то сейчас врасплох застанем, он у нас и заговорит!
Они подошли к домику Генриха Карловича. В доме не спали. В окнах горел свет, и слышались голоса. Дмитрий Степанович поднял, было руку, намереваясь стукнуть в дверь, но, взглянув в окно, передумал.
За столом в гостиной у господина Мюллера сидели сам Генрих Карлович с супругой Анной, священник отец Никон и молодая незнакомая Перегудову женщина.
Дмитрий Степанович дал знак Фёдору отойти в сторону, не желая, что бы тот увидел барина в такой пикантной ситуации, а сам приник ухом к окну, надеясь услыхать хоть слово.
Сначала Перегудов ничего не слышал, кроме ровного гула голосов. Он хотел, было уж совсем оставить свою затею, да и зайти к Мюллеру по простому и прямо требовать ответ на интересующие его вопросы (как впрочем, и собирался!). Но на его удачу господин управляющий встал и открыл настежь окно прямо над его головой.
— Вот спасибо, Генрих Карлович, — тотчас отчётливо раздался голос молодой незнакомки, — а то прямо голова разболелась от духоты, а Анна так и вовсе сомлела!
— А вы травками, травками Марьюшка её попотчуйте, головка-то и пройдёт, — тихо посмеивался отец Никон, — мы ведь знаем, вы известная мастерица!
Он оглянулся, приглашая всех присутствующих повеселиться на этот счёт, но его никто не поддержал.
— Всё это так, господа, всё это так… — продолжая начатый ранее разговор, Мюллер тяжело мерил шагами паркет гостиной, — но нас мало и боюсь нам не удержаться! Вчера чуть не погиб хозяйский внук и я не думаю, что это результат простой детской неосторожности. А сегодня — извольте видеть! Первое — была попытка нападения со стороны Шалаков, на молодого господина, а второе — ребёнок, совершенно не подготовленный к общению с пришельниками весь день забавлялся с летунами в развалинах!
Анна привстала с дивана и метнула на священника гневный взгляд:
— Отец Никон! Вы обязаны следить, чтобы к развалинам никто не подходил!
Священник суетливо заёрзал на своём месте:
— Душенька! Да как же я не слежу! Вы ко мне не справедливы! Ведь глаз не свожу с проклятущих развалин! Да только разве вы сами не послали меня нынче в Паучью слободку! Вы же знаете — я с проверкой, не паучье ли отродье мальчишечку с моста скинуло! Как же мне разорваться и туда и сюда? Ведь не двужильный я, живой кажется человек! А супружница моя, сами знаете, возможности не имеет за всем усмотреть! Хозяйство у нас, дети малые, опять же — приход! Сколь сил душевных в него вложено!
— Да знаем мы ваш приход, — досадливо махнула рукой Анна, — к вам в церковь только ребятня ходит, на каменных плитах в расшибалочку играть! Да бабы озёрные молоко на алтаре в прохладе для сохранности оставляют, а вы им дозволяете, потому что долю от того молока себе берёте!
— Церковь! — голос отца Никона гневно задрожал, — для людей! — он задрал грязноватый палец кверху, — и бога! А что дети туда с радостью ходят, так их сам Христос привечает! А что бабы озёрные молоко оставляют на алтаре — так это враки! Вам бы матушка молиться почаще! Вы…
— Ну, хватит, господа! — Мюллер устало потёр ладонью лоб, — прекратите ссориться. То, что мы не можем проследить за всем, что происходит в Полянке, лишний раз доказывает — нас катастрофически мало! Я считаю нам нужно открываться, иначе последствия станут непредсказуемы!
— А я так не считаю! Не считаю, — заверещал отец Никон, — мы опосля смерти Старой Барыни почитай шестой год живём в тишине и покое — и ничего!
— Тишина и покой! — воскликнула Анна, — но сегодня погиб мальчик! Или вас это не трогает, отец Никон?
— Ну, мальчик, положим, погиб не сегодня, а шесть лет назад, — усмехнулся священник.
— Отец Никон, для служителя церкви вы слишком циничны, — поморщилась Мария, — но вы правы в одном, мы все боимся произнести это вслух, но ведь Макара действительно нет в живых уже около шести лет! Он сгорел в Усадьбе дотла — даже трупа не удалось найти!