Николай повернулся, отыскивая её по голосу:
— Но я ничего не вижу, — возразил он, — я не могу идти в такой темноте!
Дарёнка вздохнула, соглашаясь:
— Ну, ладно! Только ты его сразу погаси, как скажу! Мало ли…
Они пошли дальше, с трудом находя узкую тропу среди огромных вековых стволов.
— Дарёнка! — окликнул девушку Николай, — а ты знаешь, у тебя в темноте глаза светятся!
Дарёнка обернулась к нему, сверкнув глазами и тихо рассмеялась:
— Знаю! Генрих Карлович говорил, что у нас строение глаз как у кошек. Они с Софьей Михайловной всё через приборы разные глаза наши разглядывали, и в тетрадь всяко разное записывали. Софья Михайловна книгу про Шалаков написать хотела, да не успела! Мы ночные жители, оттого у нас и глаза другие. Мы по-разному видим, не так как вы…
— А как? — заинтересовался Николенька.
— Ну, цвета другие, формы. Да я бы и сама про то не знала, но Генрих Карлович, как опыты разные с нами проводил, то растолковывал.
— Вот интересно, как ты меня видишь? Каким?
— Мокрым и неуклюжим, — рассмеялась девушка, — вам бы, барин лучше под ноги смотреть, вона вы два раза в грязь-то свалились!
Разговаривая, они забредали всё дальше в лес. Одинаковые стволы мелькали у Николеньки перед глазами, в неверном свете тусклого фонаря. Николай вдруг подумал, что окажись он здесь сейчас один, нипочём бы ему не выбраться обратно и на миг ему стало жутковато.
— Дарёнка, — снова заговорил он, — далеко ли ещё до Ведьминой опушки?
— Нет, — отозвалась девушка, — сейчас в овражек спустимся и по дну его выйдем на Звенящий родник. Как выходить станем, ты фонарь-то загаси. Упаси бог нам со старой Агафьей встретиться!
— А что она здесь живёт? На Ведьминой опушке? — невольно понизил голос Николенька.
— А то где же, — понизила в ответ голос и Дарёнка, — ей по-другому то и жить нельзя, уж больно у неё глаз не хорош, — ни одна живая тварь не выдерживает, сразу замертво падает!
Николенька поёжился не то от холоду, не то отчего другого и дальнейший путь они продолжали молча.
Вскоре путники дошли до оврага и принялись спускаться вниз по сырому, склизкому склону. Не удержавшись на ногах, Николенька упал, увлекая за собой Дарёнку, и они покатились оба по мокрой траве, безо всякого успеха пытаясь ухватиться руками за мелкую древесную поросль. Потерянный фонарь погас и Николенька, скатившись на самое дно, ничего не мог разглядеть в наступившей кромешной тьме. Рядом завозилась Дарёнка и в ночи блеснули её светящиеся глаза.
— Ну что? — тихо спросила она, — руки-ноги целы?
— Да вроде бы всё в порядке, — отозвался Николенька. Поддерживая друг друга, они поднялись на ноги, отряхиваясь от грязи и налипших сосновых иголок. Вдруг Николенька, неловко оскользнувшись, вновь очутился на боку, вцепившись при этом Дарёнке в руку и опрокидывая её на себя.
На сей раз, новое происшествие рассмешило молодых людей, и они не сдерживаясь, громко и беззаботно расхохотались над собственной неудачей. Ответом на их беспечный смех прозвучало зловещее и страшное эхо. Хохот, многократно усиленный повторился вдали жуткой издевательской насмешкой.
Ночные путешественники притихли, затаившись на дне оврага и не смея поднять головы.
Наконец дикое эхо умолкло, и вокруг опять слышался только шум ветра в кронах высоких деревьев. Дарёнка и Николай тихонько поднялись и, отыскав укатившийся далеко в сторону фонарь и котомку, бесшумно зашагали по дну глубокого оврага.
Вскоре послышалось тихое приветливое журчание.
— Родник Звенящий, — шёпотом пояснила Дарёнка. — здесь владение ведьмы начинается. Поостеречься бы нам…
Цепляясь за мокрый, колючий кустарник они осторожно выбрались из овражка, который возле родника стал вовсе не глубок.
— Теперь ведьмину хибару стороной обойдём, прошептала Дарёнка, — и в сторону Ямы пойдём, там огонёк-то виделся!..
Николенька кивнул и отправился за девушкой, смутно угадывая очертания её фигуры в темноте.
— Что за место такое — Яма? Отчего его так зовут?
— Так там и есть Яма. Отверстие в земле небольшое, но глубины необыкновенной! Говорят, что у Ямы и вовсе дна нет, сколь не пытались измерить, до дна ещё никто не достал!
— А разглядим мы в темноте её, Яму эту? Вниз-то не свалимся?
— Не бойся. Её уж давно оградили, случаев-то много разных нехороших бывало, попадали в Яму и люди и звери, так уж назад не возвращались! Вкруг неё теперь хибару надёжную возвели, с крышей и дверью крепкой, всё как полагается. Саму Яму по краям кирпичом обложили и крышкой закрыли для надёжности, небось, никто не провалится более!
Они замолчали и крадучись, осторожно обошли кругом Ведьмину опушку, на которой едва видимая чернела обветшалая кособокая хижина, и опять углубились в лес.
Дождь всё продолжал моросить, идти в мокрой, холодной одежде было очень неуютно, и Николай предложил выбрать местечко посуше, и остановиться на отдых.
— Сейчас, — отозвалась Дарёнка, не оборачиваясь, — скоро уж до места дойдём. Там и отдохнём.
Но всё же отдохнуть им пришлось гораздо раньше. Плохо ориентирующийся в темноте Николенька споткнулся о невидимый в ночи пень, и кубарем покатившись по траве, так зашиб себе колено, что некоторое время не мог даже встать.
— Сейчас костёр разведём, — сочувственно поблёскивая глазами, сказала Дарёнка, — я тебе травки заварю — полегчает!
— А можно, костёр-то? — морщась от боли, спросил Николенька, — ну как увидит кто?
— Навряд ли, — засомневалась девушка, — мы далеко ушли, теперь уж нас не увидать!
Пока Николенька сидел, прислонившись к стволу высокой сосны, Дарёнка прошлась кругом в поисках сухого валежника. Такового почти не находилось и потому костёр разгорался медленно и неохотно. Наконец сырые ветки занялись, и огонь загудел весело и ровно. Дарёнка достала из своей котомки маленький закоптелый котелок, налила из фляжки немного воды и, бросив туда щепотку красноватых листьев, поставила снадобье на огонь.
В ожидании, когда целебный отвар будет готов, мокрые и усталые путники сидели, тесно прижавшись, друг к другу и протянув к огню озябшие руки.
— У тебя, Дарёнка, ладошки, как лапки у кошки, — внезапно сказал Николенька, наблюдая, как девушка помешивает веточкой варево.
— А вам-то почём знать! — тотчас осердилась та, — нешто вы мои руки трогали?
— Трогал, — тихо отвечал Николай, — там, возле дома, помнишь? Ты меня ещё поцеловала…
— Вот уж нашли, о чём говорить! — тут же фыркнула невесть, отчего расстроенная девушка, — это я так, вроде благодарности… Нечего и вспоминать об этом!
— А я вот вспоминаю, — задумчиво возразил Николенька, — и верно всегда вспоминать буду… Меня, знаешь ли, девушки никогда не целовали, — и, усмехнувшись, добавил, — даже в знак благодарности.
Дарёнка нервно обламывала тонкие веточки у припасённого валежника и сердито бросала их в огонь, ничего не говоря.
— Дарёнка! — внезапно решившись, позвал Николай, — а вправду говорят, что девушки в роду вашем, парней силой в лес уводят?
— Правда! — продолжала сердиться девушка, — а в лесу языки длинные отрезают, чтобы не болтали лишнего!
— Тогда в лесу, помнишь? — не обращая внимания на её злые слова, продолжал выпытывать Николенька, — в тот день, когда мы впервые встретились, скажи, ты тоже хотела меня в лес умыкнуть?
— Очень надо! — презрительно скривила Дарёнка пухлые губы, но ночная темнота и причудливые блики костра не позволили разглядеть, как она мучительно покраснела.
— Знаешь, а я бы согласился, — продолжал меж тем Николай, глядя ей прямо в глаза.
— На что же? — спросила Дарёнка, отводя взгляд в сторону.
— Чтобы самая красивая девушка в мире увела меня с собою в лес. И мы бы бродили с ней по дремучим чащам и… и любили бы друг друга! Пусть даже потом я бы и погиб! — волнуясь, отвечал Николай, осторожно беря её за руку.
Но Дарёнка тот же час принялась снимать снадобье с огня и на последние его слова ничего не ответила.
— Пей! — она сурово сунула ему в руки горячий закоптелый котелок и Николенька пил покорно обжигающе огненный отвар.