— Ну, так что же, — пожал плечами Дмитрий Степанович, — такой у них промысел, надо как-то и им жить!
— Это верно, — заметил Генрих Карлович, — да вот только сила у мёртвого дерева не навек. Постоит эдакое дерево-то да силушка его постепенно и иссякнет, не действует на живых существ! Тут Плешки вокруг другого дерева пляску заводят, готовят новую ловушку. А старая-то Плешь хоть и не лишает сил живых существ, да только и живое ничего на том месте не растёт. Никогда.
— Нешто они своими плясками свой мир в мёртвый превратили? — изумился Дмитрий Степанович.
— По всей видимости, так и есть, — подтвердил Генрих Карлович.
— И всегда-то я говорил, что от танцев один вред! — крякнул Дмитрий Степанович, — так что же Плешки-то? Куда подевались?
— Софья Михайловна, когда поняла, какой вред несут с собой ненасытные Плешки, старалась поначалу их уговорить, запрещала им губительством заниматься. Да только они уйдут в лес, да и опять за своё, поди, уследи за ними! И ведь не от недостатка или там от голода — нет! Нрав у них был такой.
— Что ж не могла Софья Михайловна справиться с негодными созданиями?!
— Щадила. Плешки силой огромной обладали. Они могли не только живое в мёртвое превратить, но и наоборот! Любой засохшей травиночке могли коварные Плешки своим дыханием жизнь подарить. Болезни могли одним взглядом лечить, прикосновением своим несчастных от слепоты навсегда избавить! Вот Софья Михайловна и надеялась, что удастся ей образумить наглых и беспечных Плешек, в нужное русло дар, богом данный направить, ан нет! Не желали Плешки силу свою растрачивать на добрые дела, скучно им это было, нерадостно… Старая Барыня долго жалела их… Так всё и продолжалось, пока на Чёрную Плешь мальчик не забрёл, пастушонок. Плешки-то ту поляну забросили, новую, колдовскими своими штучками расчистили, жадность их, вишь, одолела, хотелось побольше мёртвых ловушек иметь. Так мальчик тот с голоду на Чёрной Плеши и помер. С места сдвинуться не смог. Родители того мальчугана, Плешек самолично изловили и в Яму сбросили. Вот так-то. С тем про Плешек и позабыли. Только Старая Барыня всю жизнь казнилась, всё простить себе не могла, что Закон нарушила, несчастье на свой мир навлекла.
— А чего же сейчас опасаться Чёрной Плеши? Чай, времени столько прошло, что давно она безвредна! — расхрабрился Дмитрий Степанович.
— Так кто его знает, — туманно отвечал господин Мюллер, — мёртвых Плешек никто не видел, а места здесь такие, что надобно всегда начеку быть… как знать…
Разговаривая, они внимательно наблюдали за тем, что происходит на Чёрной Плеши. Однако долгое время поляна была совершенно пустынна, живые существа избегали появляться на её тёмной, мертвой поверхности. Наконец на Плешь выскочил маленький серый бельчонок. Поворачивая в разные стороны усатую мордочку, он благополучно доскакал до середины и уставил свои чёрные глазки — бусинки на голый ствол сухого дерева. Понюхав белесую, лишённую коры поверхность, бельчонок смешно фыркнул и, задрав пушистый хвост, опрометью бросился прочь.
Путешественники облегчённо перевели дыхание.
— Видите, Генрих Карлович, — удовлетворённо промолвил Перегудов, — нет у Чёрной Плеши силы. Можно идти, а вы, уважаемый, боялись!
— Боялся, — виновато улыбнулся господин Мюллер, да и как не бояться! Уж лучше бы нам и сейчас поляну эту стороной обойти, от греха подальше!
С этим, Дмитрий Степанович, несмотря на свой воинственный вид, немедленно согласился, и путники отправились дальше, осторожно обходя мёртвое поле.
Вскоре Чёрная Плешь осталось позади, и Дмитрий Степанович вновь заговорил о делах насущных.
— Всё у меня из головы Данила нейдёт, да и Стражи эти… знал я, что проверить людишек надобно, поговорить, а всё недосуг! То одно вишь, то другое… вот народ и распоясался! — недовольно ворчал Перегудов, переживая о случившемся, — и ты, Генрих Карлович, не упредил меня, смолчал, что эдакий народ своевольный на наших землях обитает, а? Что думаешь-то?!
— Так мне право, Дмитрий Степанович и сказать то нечего было! Сколь в Полянке живу, а со Стражами знаться не доводилось, да ведь и то сказать, даже Старая Барыня не часто покой пещерных жителей нарушала. Сколь помню, только раза три и обращалась Софья Михайловна к нелюдимым селянам. Последний раз аккурат перед самым пожаром. Так прямо одна, без прислуги, без провожатых к Слипунам и ходила. Долго у них пробыла, я уж и встревожился, было, но — ничего! Вернулась жива — невредима, да только уж больно задумчива. Я было с расспросом к ней: Что-то вы, Софья Михайловна, всё в думах пребываете, не случилось ли чего? А она только головой покачала: Займись, — говорит, — Генрих Карлович делом. Али тебе своих забот мало, что про мои-то думы знать хочется? Коли мало, так я это дело поправлю, так работой нагружу, дохнуть некогда будет! А потом приметила, что обидела меня грубостью своей, я-то ведь по доброте спросил, а не то чтобы в душу влезть хотел! Приметила и смягчилась: Ступай себе, друг мой, с богом, да не серчай на меня. Я-то знаю, что ты мне верой и правдой служишь, только сказать тебе всего не могу! Придёт время — сам всё узнаешь, а теперь тебе всё знать и не к чему. Слишком тяжкий крест, знание такое!
Некоторое время путники шли молча. Генрих Карлович, погружённый в воспоминания, а Дмитрий Степанович в собственные думы. Наконец Перегудов вздохнул, утирая пот со лба, и окликнул управляющего:
— Чего там, Генрих Карлович? Скоро ли хутор?
Не успев ответить, идущий впереди управляющий неловко отпустил тугую крепкую ветку, и она больно хлестнула Перегудова по щеке.
Тихо выругавшись потный, весь облепленный липкой паутиной Дмитрий Степанович на некоторое время замолчал, а затем гаркнул хрипло, набрав полную грудь воздуха, да так, что испуганный Генрих Карлович, подскочил на месте!
— Ну! Завёл, прости господи! Далёко ль ещё? Чай обещался короткой дорогой свести!
Виновато оглядываясь, Генрих Карлович зачастил несвойственной ему скороговоркой.
— Терпение, Дмитрий Степанович. Уж немного осталось! Вот сейчас повернём, а там и хутор…
Не успел он договорить, как лес неожиданно кончился, и прямо перед путниками раскинулась широкая, покрытая короткой изумрудного цвета травой поляна.
По другую её сторону возвышалась невысокая горная гряда, вся из красновато — бурого камня, поросшая редким причудливо изогнутым кустарником. По склону, из чернеющего отверстия, стекал стремительный водный поток, шириною примерно в десять локтей. Прозрачная вода с шумом и брызгами падала с высоты, разбиваясь о бурые камни, попадая в довольно обширный водоём, искусно выложенный человеческой рукой, и вытекала из него тонким смирным ручейком, теряясь в густой траве.
Посередине поляны, разбросанные там и сям, стояли пять хижин, небрежно крытые почерневшей от времени соломой.
Ни людей, ни животных нигде не было видно. Хутор казался совершенно безжизненным и заброшенным, только толстая ленивая кошка презрительно сощурила на пришельцев круглые наглые глаза и тотчас отвернулась горделиво, нервно отмахнувшись от непрошенных гостей, как от назойливых насекомых, пушистым полосатым хвостом.
— Где народ-то? — первым нарушил молчание Дмитрий Степанович.
— Так кто ж их знает, — тревожно отозвался господин управляющий, — народец здесь странный обитает. Землю не пашут, скотину не держат, чем живут — непонятно! Я, Дмитрий Степанович, вот что думаю. Ну, как нам потихоньку к пещерам-то пробраться. Верно там они, Слипуны-то, где им ещё быть… а мы тихохонько подойдём, да и поглядим, чем это они там занимаются, а уж после и решим, что нам делать, да и как поступать…
— Чего это я в своей деревне хорониться буду, да выведывать?! — недовольно буркнул Дмитрий Степанович, в душе, однако, согласный с доводами управляющего.
— Так ведь, кто их знает, что у Слипов на уме! Напрямки спросить, так ведь не скажут! А самим всё высмотреть, глядишь, что и больше узнаем!
Поупрямившись для порядка, Дмитрий Степанович повернул снова в лес и разведчики молча принялись пробираться самым краем, двигаясь к горной гряде. Наконец они достигли пещеры — узкого тёмного отверстия в отвесной красноватого цвета скале.