Несколько часов я петлял по лесу, пугая след и периодически присыпая пути отхода антисобакином — при этом забирался все глубже в непролазную чащу, в сторону бескрайних и непроходимых болот. Об этом я с уверенностью мог судить по карте, которая уже не раз меня выручала. Наконец на небольшой лесной лужайке я в полном бессилии повалился на землю: сердце готово было выпрыгнуть из груди, глаза застилал кровавый туман — возможно, у меня начинался жар. При этом я продолжал упорно повторять: «Не возьмете… Не на того напали…» Все то зло, против которого я восстал и с которым боролся — как мог и как его понимал, — вдруг представилось мне в виде невысокого усатого человека в полувоенном френче, с трубкой в руке, который, обращаясь ко мне глуховатым голосом с грузинским акцентом, все время повторял: «На колени, колхозный червь! На колени…» Конечно, все это было в бреду, но я и сейчас отчетливо помню ту фантастическую картинку, которую нарисовало мое воспаленное сознание. Я как будто видел огромные весы, наподобие аптекарских, с двумя чашами. На одной чаше весов я — маленький человек, «колхозный червь», винтик огромной государственной машины. На другой — само Государство: с фабриками, заводами, пушками, танками, пароходами и паровозами, огромной армией, милицией, «Смершем» и прочим, прочим… А на вершине этой уходящей в заоблачную высь пирамиды Сам: вождь и учитель, «отец народов». «Сколько же все это весит? Сколько весит Государство?..» — подумал я почти с суеверным ужасом. На одной чаще весов я, на другой — Оно. И один-единственный, почти риторический вопрос: «Кто кого перевесит? Кто кого?..» Как ни странно, но пока эти воображаемые весы почему-то находились в равновесии, и я никак не мог понять — почему? А потом вдруг отчетливо понял: от меня зависит, куда качнутся чаши весов! Только от меня!..
Когда раздался лай собак, все мои видения в один миг исчезли, словно испарились. Я понял, что сбить со следа погоню мне не удалось и планы отсидеться в глухом лесу денек-другой рухнули. Меня гнали в угол, прижали к непроходимой трясине — это был конец. Почти не помня себя, повторяя в горячке: «Не возьмете…», я обреченно полез в болото. Перебираясь с кочки на кочку, цепляясь за пучки болотной травы и ветки редких березок — где по пояс, где по грудь в грязной жиже, — я упорно продолжал свое безнадежное движение навстречу гибели. Конечно, долго так продолжаться не могло: сначала я потерял рюкзак, потом оставил в жидкой грязи правый сапог. В борьбе с жуткой трясиной у меня не было шансов. Когда понял, что окончательно обессилел и дальше уже не двинусь с места — не смогу вытащить непослушное тело, по пояс, а потом по грудь намертво стиснутое скользкими сильными щупальцами болотного спрута, — из последних сил вытащил из кармана шинели пистолет. Лучше застрелиться, чем глотать жидкую вонючую грязь. Когда поднес «ТТ» к виску, услышал простуженный хриплый голос: «Держи! Палку держи, ядрена корень!» Мне показалось тогда, что небеса раздвинулись, и я еще подумал: «Неужели у бога такой хриплый голос?» Затем по моему плечу (хорошо хоть здоровому) больно стукнул длинный березовый хлыст: отбросив пистолет, я судорожно вцепился в него обеими руками и даже зубами. Своего спасителя на берегу я пока не видел — глаза застилал кровавый туман, — но, уже теряя сознание, почувствовал, как чьи-то сильные руки потащили меня из ненасытного чрева трясины…
…Через какое-то время я почувствовал, как кто-то легонько хлопает меня по щекам и уже знакомый хриплый голос повторяет:
— Давай, парень, очухивайся! Очухивайся, ядрена корень, не донести мне тебя… Слышь, парень, очухивайся!..