========== Пролог ==========
Голубоватый дым тоненькой струйкой поднимался к потолку от тлеющей в пальцах сигареты и расплывался в предрассветном сиянии. Мелкие горячие пылинки пепла то и дело падали на подушечки, обжигая нежную кожу. В любое другое время Йошики бы тут же затушил цигарку в пепельнице, но сейчас ему было абсолютно не до этого. Пианист ничего не видел и не слышал. Он не замечал медленно розовеющего за окном неба и того, как первые солнечные лучи мягко подсвечивают стоящий посреди залы белоснежный рояль, не обращал никакого внимания на белые цифры электронных часов, показывавшие почти четыре часа утра. Его не беспокоил даже страшный бардак, царивший в комнате — разбросанные вокруг вещи и множество порванных нот — хотя обычно Йошики даже лишней пылинке здесь осесть не позволял. Не моргая, Йошики угрюмо смотрел в одну точку перед собой остановившимся, пустым взором.
Он замечал, что, когда долго не ложишься спать, начинаешь ощущать себя так, будто то, что ты называл «завтра», так и не наступило. Будто день и не заканчивался, так и тянется, как жвачка, бесконечно. Словно ты застрял где-то между двумя этими сутками, в параллельном мире, где стрелки часов застыли под стеклом. И для него эти самые стрелки замерли больше недели назад. Йошики потерял счёт времени.
Вернувшись с кладбища днём, он долго метался по комнате. Йошики выл во весь голос и расшвыривал попадавшиеся под руку предметы, разрывал бумаги, едва не бился головой об стены — благо, от этих самых стен его оттаскивал Тоши. Он усаживал Йошики на диван, обнимал, гладил его по спутанным русым волосам, заталкивал в него успокоительное и воду. Но, несмотря на все его усилия, эта истерика окончательно стихла лишь сейчас, к рассвету, не оставив за собой ничего, кроме пустоты с лёгким привкусом горечи.
— Йо… Йо, ты как?
Заспанный Тоши появился в проёме двери, укоризненным взглядом осматривая пианиста. Увидев, что тот никак не отреагировал на его зов, он тяжело вздохнул, подошёл поближе и опустился на диванчик рядом. Тронул Йошики за острое плечо, наклонился, заглядывая в пустые глаза, и осторожно забрал сигарету.
— Хватит курить. Как ни зайду — всё время ты с сигаретой. По-моему, ты за всю жизнь столько не надымил, сколько сейчас…
— Ну и что? — пустым голосом отозвался Йошики, не делая никаких попыток забрать палочку с табаком обратно.
— Ну и то. Хватит уже, тебе надо прийти в себя, — Тоши погладил его по плечу, легонько подёргивая тонкую ткань рубашки. — И для своего же блага, и для общего.
— Для какого такого своего, для какого такого общего? Оно мне не нужно, — Йошики всхлипнул и запрокинул назад голову, явно пытаясь сделать так, чтобы слёзы вкатились обратно в глаза.
Тоши на секунду прикусил губу.
— Хиде бы не понравилось, что ты с собой такое вытворяешь, — тихо произнёс он, убирая с его лица волосы.
Произнесённое имя взорвалось в голове бомбой; Йошики подпрыгнул и уставился на него. В матовых глазах в секунду загорелась безумная ярость.
— Да откуда тебе знать, что бы ему не понравилось?!
Тоши не испугался вида взбешённого друга.
— Вот он сейчас смотрит на нас, — невозмутимо продолжил он и мельком глянул на занавешенное окно, — вон оттуда, и места себе не находит. Ты явно заставишь его нервничать такими издевательствами над собой, ты об этом не думал?
— Я не верю в эту чушь, — Йошики шмыгнул носом и опустил голову. — Слишком хорошо знаю, он умер, тело в гробу, а гроб в земле, всё! Всё, Тоши, всё, всё…
Качнувшись вперёд, он уткнулся головой в плечо друга. Плечи судорожно затряслись.
— И я не понимаю, — сдавленно, еле слышно всхлипнул Йошики, — какого чёрта ты такой спокойный?! Будто к тебе это вообще никакого отношения не имеет!
Тоши только бессильно вздохнул и опять принялся гладить его по волосам. Повисла неловкая и даже пугающая пауза.
— Просто… Знаешь, — тихо сказал Тоши наконец, — в глубине души я понимал, что Хиде скоро нас покинет. Такие яркие люди всегда очень быстро сгорают. К тому же, он выпивал… — горестно протянул он и, отстранив от себя Йошики, посмотрел в заплаканные глаза. — Зря ты думаешь, что мне его не жаль. Жаль, очень. Я его любил, не так, конечно, как ты, но всё же. Просто я понимал, что этим всё и закончится. А для тебя это, наверное, стало слишком сильным ударом…
Йошики вывернулся из его объятий, медленно встал и принялся бездумно бродить по комнате, обхватив себя за плечи и покачиваясь, как сомнабула. Яркий, такие быстро сгорают… Это ведь и вправду было именно так. Хиде был даже слишком ярким, он не излучал собой какой-то безумный огонь — он сам был этим огнём, который так хорошо грел и освещал, но если подойти слишком близко, мог и больно обжечь. Йошики обжигался не один раз. И не два. И всё равно, как мотылёк, летел обратно на этот жар. Вот только как такой огонь мог вот так просто потухнуть в момент? Он не понимал.
…О том, что Хиде погиб, Йошики узнал из выпуска мировых новостей. Примерно за неделю до трагедии Хиде, безвылазно находившийся в Калифорнии на протяжении нескольких месяцев, вдруг решил временно вернуться домой, в Японию — он собирался разгрести кое-какие оставшиеся дела и побыть с семьёй, а потом улететь обратно к Йошики в Лос-Анджелес. Они только недавно помирились после ссоры, вызванной распадом группы, поняли, что их чувства друг к другу никуда не делись, и в итоге даже съехались, точнее, Хиде после некоторых уговоров Йошики перебрался к нему. В конце концов, теперь они были взрослыми, состоявшимися, разумными людьми, они могли не опасаться особо за свои отношения и за то, что о них подумают окружающие. Впрочем, Хиде мнение этих самых окружающих вообще никогда не беспокоило. Чего нельзя было, правда, сказать о Йошики, несмотря на все его старания не обращать внимания на разговоры.
В тот вечер весело машущий рукой Хиде поцеловал возлюбленного и скрылся за стеклянными дверьми зала ожидания аэропорта, пообещав перед этим, что они скоро увидятся. Увиделись и вправду скоро, спустя всего пять дней. Только вот в следующий раз Йошики увидел его в морге.
Йошики прилетел в Токио первым же рейсом после того, как CNN сообщил о случившемся. Обычно вполне тихий и кроткий пианист впал в бешенство, он свирепствовал и так тряс полицию, занимавшуюся этим делом, что ему даже показали фотографии с места происшествия. Расплывчатые снимки явно не передавали всего ужаса, что творился в хорошо знакомой ему квартире. С этих снимков Йошики хорошо запомнил, как Хиде лежал в неудобной позе возле двери. Видел, как обвилось вокруг его длинной жилистой шеи толстое полотенце, примотанное другим концом к ручке — Йошики ещё подумал, это как же надо было постараться, чтобы оно случайно затянулось вот так? Хотя, если Хиде был пьян — а он точно был, полицейские при Йошики просматривали анализы и цокали языками: «Да у него в венах не кровь, а сакэ, как он вообще передвигался в таком состоянии?» — этому удивляться особо не приходилось: мирный Хиде, набравшись, превращался в опасное неуправляемое существо, способное на что угодно, в том числе и на нанесение вреда самому себе и окружающим. Встрёпанные розовые волосы падали ему на лоб, рука, странно длинная, безвольно свесилась вдоль тела. Странно, но его красивое лицо не искривила жуткая гримаса, как обычно бывает у жертв удушья; в первую секунду казалось, что он просто внезапно уснул. Но стоило лишь приглядеться, и становилось понятно — Хиде спит мёртвым сном, и глаза его, пустые и безжизненные, не мигая, смотрят в никуда. При жизни у Хиде были светло-карие, искрящиеся глаза; в тот же момент они показались Йошики совсем чёрными. Эти глаза принадлежали кому угодно, но не обожаемому им весёлому Хиде, первому заводиле всех закулисных проказ.
Полиция настаивала на версии самоубийства. А Йошики верил, что это была просто ужасная, трагическая случайность. Но никто так и не узнал, что же произошло в ночь на второе мая на самом деле. Кажется, официально суицид и записали причиной смерти, даже при том, что не нашли никакой предсмертной записки. Йошики же просто знал: Хиде никогда бы не покончил с собой. Он был оптимистичным человеком, слишком цеплялся за жизнь, слишком много планов строил, чтобы просто уйти вот так. Да, Хиде мог испытывать напряжение из-за своих проектов и постоянной работы, но он привык бороться с трудностями, а не опускать смиренно лапки и вешать нос; он был не из тех, кто легко сдавался и пасовал перед своими проблемами, и уж точно никогда не стал бы решать эти самые проблемы таким ужасным способом.