— Ни за что, — с усмешкой шепнул ему Хиде. — Впрочем, могу вместо этого называть тебя королевой, хочешь?
— Тебе настолько не нравится моё имя?
Йошики тихонько фыркнул и боднул его головой.
— Ну что ты, нравится, — улыбнулся Хиде и потёр ладонью затылок. — Мне почти всё в тебе нравится. А что плохого ты находишь в ласковых прозвищах?
— Ничего, но почему именно принцесса? — устало спросил Йошики. — Ты не находишь это странным? Я же всё-таки мужчина…
Хиде ничуть не смутился.
— Не нахожу, абсолютно. И вообще, мне просто так хочется. Вот и всё.
Чтобы не дать ему возразить, Хиде быстро потушил начавший гореть фильтр в пепельнице и, притянув пианиста к себе, поцеловал в приоткрытые губы. Йошики вцепился было в его плечо, но передумал отталкивать и вместо этого скользнул ладонью по груди, сжав ткань футболки.
Этот разговор был одной из немногих закономерностей в этих петлях. Почти в каждой Йошики хоть раз просил Хиде не называть его принцессой, а тот смеялся и тряс головой со словами «ни за что». И Йошики про себя подумал, что это уже почти перестало его раздражать — почему-то стало казаться, что, называй его Хиде «малыш» или «крошка», это бесило бы куда сильнее своей примитивностью. А так хоть что-то оригинальное.
— А Таска ты тоже так называл?
Йошики отлепился от его рта и пальцами почувствовал, как он дёрнулся. Хиде же мигом перестал улыбаться, в светло-карих глазах появился тревожный блеск.
— Таска? — слегка растерянно переспросил он, наклонив набок голову. — Ты чего вдруг об этом вспомнил?
Йошики прищурился. Хиде сам ему об этом напомнил в прошлой петле. Может, конечно, совпадение, но стоит проверить, могло ли это как-то вклиниться в цепь событий.
— А я и не забывал.
Хиде секунду похлопал ресницами, потом тяжело вздохнул и опять потянулся за сигаретной пачкой.
— Йо, ну не заставляй меня в очередной раз оправдываться за это… Я и так тогда всего себя съел за те две недели, что мы не разговаривали. Потому что я не понимал, чего ты взъелся. И сейчас не понимаю.
— Я ничего тебе не говорю про оправдания, понял и простил уже давно, успокойся. Когда я тебя за что-то не прощал? — Йошики осторожно тронул его ладонь, поглаживая пальцы и чувствуя, как они вздрагивают. — Просто спросил ради интереса.
Это была очевидная ложь. Излишняя чувствительность Йошики, с одной стороны, делала его вполне добрым и эмоциональным, а с другой — не позволяла ему до конца прощать обидчиков. Он мог выслушать извинения, кивнуть и сказать «проехали», мог продолжать нормально общаться с задевшим его человеком, даже улыбаться ему вполне искренне, но вот нанесённая рана так и оставалась внутри на всю оставшуюся жизнь, да ещё начинала кровоточить при малейшем напоминании, и Йошики ужасно мучился от этого. Особенно — в случаях вроде того, о чём они говорят, это и вовсе было из ряда вон выходящим.
Да, Хиде ему изменил. Один-единственный раз за все их отношения, но легче от этого не становилось, потому что Хиде и вправду искренне не понимал, почему Йошики так на него разозлился.
Йошики никогда не считал себя собственником, наоборот, он вздрагивал от одной только мысли, что станет вести себя как Тайджи и кидаться чуть не с кулаками на любого, кто посмел лишний раз взглянуть на его возлюбленного. Он на себе прочувствовал, как излишняя ревность разрушает даже хорошие и крепкие отношения, и, начиная встречаться с Хиде, поклялся себе, что никогда не будет ревновать его так сильно. Сказать это самому себе было очень просто, а вот принять оказалось сложнее, Йошики невольно всё-таки приглядывался к поведению Хиде. Первые полтора года они были абсолютно счастливы вместе, даже ни разу не поссорились. А вот потом грянул взрыв.
Началось с того, что Хиде однажды радостно рассказал Йошики, что у него появилась возможность поучаствовать в создании короткометражного фильма по его же собственному сценарию — помимо песен, Хиде изредка баловался написанием рассказов на разные темы, и тут ему предложили экранизировать один из них и заодно сыграть главную роль. Йошики, разумеется, тогда улыбнулся и сказал, что это замечательно. Он вообще, видя рвение Хиде, старался всячески поощрять его, поддерживать и не ограничивать его свободу в пределах группы: он всегда с удовольствием изучал сольные наработки, которые Хиде гордо ему демонстрировал, даже давал советы, если гитарист их просил. Йошики хотел видеть Хиде счастливым и понимал, что его неуёмной фантазии и энергии и вправду очень тесно в рамках только «X». К тому же, Йошики таким поведением преследовал и свои собственные цели — он осознавал, что вместе с популярностью Хиде будет расти и интерес к группе. Окрылённый Хиде с полной самоотдачей окунулся в новый проект, доработал сценарий, написал музыку, сам её исполнил на всех инструментах. Съёмки заняли около десяти месяцев, и Йошики прекрасно помнил, как Хиде с горящими от возбуждения глазами в конце концов притащил домой кассету с надписью «Seth et Holth» и буквально всунул её в руки возлюбленного. Зрелище оказалось довольно странным и немного тяжёлым для восприятия — очень вольное и психоделичное переосмысление какой-то древней египетской легенды о двух богах, которые жили в некоем измерении, общались через кровь и слёзы и не знали никаких печалей, а потом по воле злой судьбы начали задаваться нехорошими вопросами и за неуместное любопытство оказались изгнаны в человеческий мир. Йошики просматривал эту запись дважды, сначала в присутствии Хиде, который терпеливо пояснял ему перипетии сюжета и символизм, а потом в одиночестве. И именно во второй просмотр что-то тихонько, но ощутимо кольнуло его.
Смущение у него вызвало взаимодействие Хиде с его партнёром. Этого симпатичного парня c глубоким бархатным голосом Йошики поверхностно знал — его звали Таск, он был вокалистом достаточно известной и популярной на тот момент группы «Zi:Kill»; они распались несколько лет назад, как раз вскоре после выхода фильма. Одно время Йошики довольно тесно сотрудничал с этими ребятами в рамках своего лейбла. Он знал, что Хиде очень близко дружит с Таском — Хиде, собственно, и привёл эту компанию к Йошики и попросил помочь им, когда лидер только-только, специально под «X», основал студию — и потому не особо удивился, увидев, что вторую главную роль в фильме исполняет именно он. Может, Хиде, ставший Сетом, и предложил бы Йошики роль Холта, но он явно понимал, что Йошики откажется — они оба предпочитали как можно меньше смешивать работу и личную жизнь, а сценарий при всём символизме весьма непрозрачно намекал на, мягко говоря, близкие отношения основных персонажей. К слову, Хиде не прогадал: несмотря на почти полное отсутствие диалогов, химия у этой парочки чувствовалась ого-го как. Даже слишком мощная для людей, которые вроде как просто изображали её. Йошики старательно убеждал себя, что это нормально, хорошо же, что они сыграли так правдоподобно, но червячок сомнения всё-таки не давал ему покоя. Через какое-то время он, мучаясь, решил порасспрашивать Хиде, даже выбрал для этого нужный момент, когда возлюбленный был навеселе. Так Йошики и узнал, что Хиде и Таска связывает не только близкая дружба, что в своё время у них был роман, довольно долгий и очень бурный — девятнадцать-двадцать лет, первая любовь во всей яркости, страстная, пошлая и нежная, первый секс, нежелание отрываться друг от друга, осознание, наконец, своей ориентации; всё это имело для Хиде очень большое значение, хоть и было вроде как уже в прошлом. А сейчас, чтобы всё выглядело реально, каялся пьяный Хиде, пришлось об этом вспоминать и соответствующим образом репетировать.
Это был страшный удар. Йошики очень разозлился на Хиде и две недели хмуро отворачивался от него, а сам Хиде, поняв, что по пьяни наболтал лишнего, чуть не плакал и клялся, что они с Таском давным-давно расстались, репетировали пьяными и ни черта наутро не помнили, и это было всего пару раз, ничего серьёзного, даже связью не назовёшь, обычный перепихон. Конечно, они потом всё-таки помирились, и Йошики постарался выбросить из памяти этот эпизод. Но неприятный осадок у него остался. Особенно если было учитывать то, каким образом Хиде в итоге заставил Йошики его простить.