— Да уж, верная примета, если Хиде в плохом настроении — обязательно жди какой-нибудь дряни вскорости, — Йошики поморщился. — Поговорить… Знаешь, я бы с удовольствием, но не уверен, что он вообще будет меня слушать. Я так его обидел… Наговорил гадостей… Ты же слышал.
— Слышал. Но это же Хиде-чан, он отходчивый. Я уверен, если ты поговоришь с ним и извинишься, он тебя простит. Наверняка он уже остыл и скучает по тебе. Иначе с чего он такой кислый?
Йошики покачал головой. Конечно, Хиде остыл. До состояния ледышки остыл. По презрительному взгляду в прошлый раз это было замечательно видно.
— Я попробую. Но обещать ничего не могу.
Весь концерт Йошики просидел как на иголках. Идти в танцпартер он не решился, больная спина могла не выдержать такого испытания на прочность. Да и происходящее на сцене не так уж сильно занимало его. Он постоянно искал глазами Хиде, но того нигде не было видно. Конечно, даже столь яркую персону выискивать в такой толпе — всё равно что разыскивать соломинку в стоге сена, однако Йошики всё-таки надеялся, что повезёт.
И в конце концов повезло. Йошики увидел его во время антракта.
Хиде, как обычно, явно особо не заморачивался тем, привлекает ли к себе внимание или нет. Он в кои-то веки изменил своим огромным свитерам и водолазкам и сейчас красовался в чёрной майке с символикой, кожаной ярко-красной куртке и штанах в облипку, ловко сидящих на его узких бёдрах и прихваченных тугим ремнём. Этот образ очень ему подходил — сразу становилось видно, что Хиде удивительно складный, пропорциональный, худой, но не костлявый. На крепкой жилистой шее поблёскивало ожерелье, талисман, который он никогда не снимал, малиновые волосы были собраны в хвост, глаза, как обычно, твёрдая рука визажиста подвела чёрным карандашом, придав откровенно хищную форму и зловещий вид. Губы его были зло поджаты, между бровями залегла глубокая складка, а глаза вновь казались будто затянутыми ледяной коркой — чужие, жестокие. Йошики видел перед собой не лид-гитариста «X», привычного, родного и любимого, а вокалиста «zilch», который, казалось, вот-вот скривится в жуткой улыбке и механическим голосом затянет слова из песни, которая всегда бросала Йошики в дрожь:
Hey baby scratch your number
On my electric cucumber…
Да, это был один и тот же Хиде, красивый, яркий, как бабочка, мгновенно притягивающий к себе все взгляды, но при этом как два абсолютно разных человека. И сейчас это его раздвоение чувствовалось особенно сильно. Йошики множество раз пытался уверять себя, что нет тут никакого разделения, это Хиде, который просто меняет маски в зависимости от ситуации, но ничего не мог поделать. Своего Хиде, из «X», Йошики очень любил, а вот это чудовище, корчащее страшные рожи с экрана, вызывало у него явное отторжение.
У Йошики опять затряслись руки, и он слегка отвёл в сторону взгляд. Нельзя, нельзя к нему подходить, вряд ли у них сейчас получится конструктивная беседа. Лучше вообще держаться как можно дальше и наблюдать издалека, не очень-то хочется получить удар в плечо.
Словно почувствовав на себе его пристальный взгляд, Хиде слегка повернул голову и прищурился. Глаза встретились. Они молча смотрели друг на друга, но ни один не делал шагов навстречу. Между ними словно стеклянная стена стояла, вроде хрупкая, а всё-таки преграда, для преодоления которой нужно, чтобы кто-нибудь запульнул в неё чем-то тяжёлым и разбил. Йошики только нервно сглотнул, чувствуя, как быстро-быстро колотится в груди сердце, ударяясь в рёбра. У него перед глазами, как слайд-шоу, проскакивали моменты той последней недели, воспоминания о том времени, когда они были по-настоящему счастливы, и Хиде был такой нежный и ласковый… И оттого эта самая стена сейчас пугала ещё сильней, чем в прошлый раз. Больно. Ужасно больно.
Как такое вообще могло произойти? Как Йошики мог не понять, что Хиде не всерьёз, принять его слова как личное оскорбление и наорать всяких ужасов? Он ведь думал, что изучил возлюбленного, что способен по одному лишь слову угадать эмоции, терзающие его. А в такой важный момент не словил мышей. И неосторожной фразой разрушил всё, что у них было и о чём они мечтали.
Скопившиеся в глазах слёзы потекли к губам, и Йошики, отвернувшись, торопливо вытер их. Ещё не хватало рассопливиться тут, чтобы кто-нибудь увидел, как он плачет.
Он краем глаза видел, как Хиде фыркнул и дразняще провёл языком по губам. Заметил небось. А ведь он всегда, едва услышав в голосе Йошики всхлипывание, первым кидался утешать его и гладить по волосам. Йошики сжал зубы и стиснул в кулак руку в кармане. Он справится. Он спасёт их обоих. И никогда больше не позволит Хиде уйти. А себе — сказать ему хоть одно грубое слово.
***
Йошики гнал машину как сумасшедший. Залитые яркими огнями вывесок вечерние улицы бежали навстречу, свет фар отражался в лужах на асфальте и множестве стеклянных витрин. Хиде жил в хорошем районе недалеко от центра — когда они впервые прилетели в Лос-Анджелес, он сразу же отвёл Йошики туда и, смеясь, рассказал, что считает эту квартиру своим маленьким укромным местечком, потому что о ней почти никто не знает. И пианист хорошо запомнил дорогу.
Кое-как приткнув свой «Aston Martin» возле тротуара, он щёлкнул брелком и почти бегом направился в здание, зябко ёжась и запахивая куртку. Поднялся на нужный этаж и остановился перед дверью, надавливая на звонок. Было слышно, как в квартире отдаётся громкая трель. В неё вклинились лёгкие шаги, створка распахнулась, и на пороге появился Хиде, облачённый в слегка помятую футболку и штаны, явно являвшиеся частью пижамы. Увидев, кто к нему явился на ночь глядя, он слегка удивлённо кашлянул, но каменного выражения лица не поменял.
— Ого. Какие люди и без охраны, — несмотря на очевидный сарказм, голос звучал устало и отстранённо. — Плохое ты время выбираешь, чтобы шататься по гостям, лидер-сан. Чему обязан этим удовольствием?
— Сбавь тон, пожалуйста, — попросил Йошики и густо сглотнул, он ждал примерно такой реакции, но всё равно стало очень некомфортно, — я не ругаться с тобой приехал…
— А что не так с моим тоном? По-моему, я разговариваю более чем вежливо, даже куда вежливее, чем ты заслуживаешь, — Хиде сузил глаза и подбоченился. — Назови мне хоть одну причину, по которой мне не следует сейчас послать тебя трёхэтажным куда подальше.
Йошики выдержал удар, посмотрел в его налитые кровью глаза и тихо ответил:
— Можешь послать, если тебе так легче станет. Но ты ведь сам этого не хочешь, Хиде. Я знаю, — и, внезапно припомнив одну очень похожую сцену, добавил: — Делай что хочешь, но я не уйду, пока мы не поговорим.
Минуту Хиде молча буравил его глазами, потом угрюмо посторонился и мотнул растрёпанной головой — входи, мол.
— Если честно, я ждал, что ты скоро ко мне притащишься, — вдруг сказал он, наблюдая, как Йошики выворачивается из куртки. — После вчерашнего понятно было, что это вопрос времени… Правда, я не думал, что такого короткого. Я помню, что ты привык действовать решительно, но мне казалось, что ты будешь размышлять гораздо дольше.
— Я давно уже всё осознал и раскаялся в том, что натворил. Не о чем тут размышлять было, — Йошики повернулся к нему и прикусил губу. — Потому я и приехал.
Хиде криво улыбнулся.
— Что, через три месяца молчания извиниться решил? Ну-ну, лучше уж поздно, чем никогда. Пойдём в комнату.
Наверное, если бы кто угодно другой попытался разговаривать с Йошики в такой манере, гордый пианист мигом бы взорвался и сам послал собеседника в далёкое пешее путешествие. Но сейчас перед Йошики стояла задача спасти их обоих, время явно не лучшее для того, чтобы ещё сильнее портить отношения из-за своей гордости. Ради своей цели он даже подставил бы Хиде щёку для удара и не поморщился.
В просторной комнате было темно, лишь на тумбочке слабо мерцал голубоватым светом экран телевизора, на сложенном диване валялась подушка и скомканный плед — похоже, Хиде мирно дремал под бормотание «ящика» и вправду не ожидал посетителей.
Отодвинув одеяло в сторону, Хиде плюхнулся на диван, закидывая ногу на ногу, и похлопал ладонью по подушке рядом. Йошики осторожно умостился на сидении, на вид удобном, а на деле оказавшемся жёстким и скользким, и шумно вздохнул, собираясь с духом.