— Ну нет, принцесса, — притворно ласково послышалось над ухом, Хиде тихонько фыркнул и уткнулся носом в ямочку на шее, туда, где колотилась под пылающей кожей маленькая вена. — Ни за что больше не отпущу…
Йошики слегка расслабил губы в улыбке. Зовёт принцессой — значит, точно простил и остыл.
***
Который сейчас час, Йошики бы точно не смог сказать. Более того, он не знал этого даже примерно. По сероватым лучам, пробивавшимся в спальню через предусмотрительно опущенные жалюзи, можно было предположить, что уже далеко не ранее утро — ближе, наверное, к полудню, а то уже и за него перевалило. Но привыкший рано вставать Йошики нисколько не жалел, что сбился со своего графика. Довольно тяжёлый ночной разговор вполне бы сошёл за оправдание для самого себя, а уж то, что происходило потом, точно покрывало с лихвой все неудобства.
Только вот спина, кажется, немного затекла… Йошики смущённо улыбнулся и осторожно, чтобы не разбудить, пошевелился на груди безмятежно сопящего Хиде, укладываясь поудобнее. Перекинул через него руку, вжался щекой в плечо и, прикрыв глаза, уставился на лицо возлюбленного.
Сейчас, когда Хиде расслабленно спал, казалось, что он вернулся в своё обычное состояние — складка между его бровями разгладилась, губы уже не сжимались так зло. Он то и дело, даже не просыпаясь, сдувал с носа чёлку, смешно фыркал и морщился — похоже, ему что-то снилось. Длинные чёрные ресницы мелко подрагивали, и он так очаровательно сопел во сне… В голову пианиста опять пришла мысль, что Хиде и вправду почти не изменился со времён их знакомства, ни внутренне, ни внешне — разве что морщинок вокруг глаз стало гораздо больше, а из самих глаз почти пропала детская восторженность и наивность, взгляд стал более цепким, осмысленным и внимательным. Они никогда не раздумывали о том, какими станут через десять лет; тогда им, двадцатилетним, казалось, что это ещё так далеко, чуть ли не в следующей жизни. И вот, Йошики тридцать два, Хиде на год старше… Повзрослели, а почти ничего не изменилось. И лучше бы и дальше не менялось.
Хиде слегка пошевелился, накрывая его ладонь своей и сжимая пальцы, и мирно засопел дальше. А Йошики вздохнул и опустил ресницы.
Странно, но Йошики чувствовал себя как-то легко. Будто с плеч свалилась огромная неподъёмная ноша, которую он пытался тащить чёрт знает сколько времени. Смог ли он в этот раз переломить петлю? Непонятно. Но до второго мая теперь полно времени — наверное, он успеет понять, что к чему.
========== 7. ==========
Хотелось верить, что теперь наконец всё встало на свои места, и больше ничего ужасного не случится. Но Йошики всё равно нервничал. И чем ближе подступала последняя неделя, которую он переживал уже множество раз, тем быстрее росло его беспокойство. Время от времени в голову опять начинали лезть всякие страшные мысли: а что, если не получилось, что, если Хиде опять погибнет, а петля не перезапустится, и больше не будет ни малейшего шанса его спасти? Пианист не хотел даже думать об этом, но и совсем не думать тоже не мог; он постоянно дёргался, почти перестал спать, частенько почти до самого рассвета сидя на террасе с сигаретой, и чувствовал себя очень неважно, на него накатывала какая-то слабость, и всё время болела голова. С одной стороны, хотелось, чтобы вся эта карусель наконец остановилась, мучения закончились, и можно было уже успокоиться и не вздрагивать постоянно в ожидании очередной катастрофы, которая, как кирпич, свалится на голову в самый неподходящий момент. А с другой — Йошики очень боялся того, что могло произойти.
Отношения с Хиде в этой петле тоже возвращались на круги своя не особо охотно — вроде бы прошло уже достаточно времени, больше месяца, а напряжение между ними так никуда и не делось до конца, и Йошики чувствовал его. Примирение ведь вышло куда более болезненным, чем в первый раз, и казалось, что теперь между ними всё-таки что-то сломалось, что-то маленькое, но очень и очень важное. Пианист никак не мог избавиться от ощущения, что они как супруги, которые долго были вместе, потом поссорились и развелись, через какое-то время снова сошлись и теперь пытаются опять уживаться вместе. Вроде бы всё кажется до боли знакомым, всякие мелкие привычки, разговоры, а всё равно словно приходится заново, почти с нуля притираться друг к другу. Хиде куда более агрессивно отказывался от предложения съехаться, и Йошики проводил довольно много времени в его квартире, приезжал на ночные безумные свидания, потом Хиде кое-как согласился перебраться к нему, но это не особо помогло, он даже спать ложился, отворачиваясь на другой бок. А потом пианист стал чувствовать, как Хиде посреди ночи, замёрзнув, всё-таки ползёт к нему под бочок и обнимает, греется. Это и давало надежду на то, что всё возвращается, просто куда медленней, чем хотелось бы… Им обоим нужно время. Много этого времени.
Свои дурные мысли Йошики изо всех сил топил в работе. Этот месяц он писал и играл как одержимый, как для себя, так и для групп и певцов, которых продюсировал, перевёл наконец целиком штаб лейбла в Лос-Анджелес, даже посетил парочку каких-то светских мероприятий, на которых очень старался не попадаться лишний раз журналистам. Именно в такие моменты, пожалуй, Йошики радовался, что здесь он всё-таки не таких масштабов звезда, как на родине, ему хоть не приходилось постоянно прятаться за воротником и очками и воровато оглядываться. Надеясь в глубине души, что ничего плохого больше не случится, Йошики даже рискнул и написал песню, в которой постарался выразить все чувства и эмоции, вызванные гибелью Хиде и тем, что неизменно следовало за ней. В конце концов, размышлял Йошики, необязательно же всем сообщать, чему и кому он посвятил эту мелодию. Пусть все вокруг думают, что это очередные его фантазии, а правду об источнике вдохновения он, скорей всего, унесёт с собой в могилу.
И именно эта песня, что удивительно, в итоге подтолкнула их с Хиде обратно друг к другу. Одним дождливым вечером Йошики привычно сидел за роялем и, вглядываясь в ноты, наигрывал новую мелодию и напевал слова себе под нос, пытаясь понять, как всё вместе звучит; как обычно, он увлёкся и абсолютно потерял счёт времени. И потому вскрикнул и едва не подскочил от неожиданности, когда от двери вдруг послышалось сдавленное:
— Йо… А что это за чудо ты играешь?
Испугавшийся Йошики резко обернулся. Хиде незаметно появился в зале, присел на маленький диванчик у стены и внимательно слушал, приоткрыв рот и наклонив набок голову. Даже с такого расстояния было видно, как влажно поблёскивают его глаза.
— Ох, — Йошики улыбнулся и, опустив крышку, повернулся к нему, — а я и не слышал, как ты вернулся.
— Ничего удивительного. Будто я не знаю, что ты, когда играешь, вообще ничего вокруг не видишь и не слышишь, — Хиде покачал головой и сложил ладони. — Так что ты играл? Я ни разу не слышал у тебя эту мелодию.
Пианист поправил слегка растрепавшиеся длинные волосы и пояснил:
— Её никто ещё не слышал, я буквально на днях закончил её писать.
— А можешь ещё раз сыграть? — вдруг попросил Хиде. И неуверенно добавил: — Пожалуйста…
— С удовольствием. Я тебе и текст могу дать посмотреть, если хочешь. Заодно скажешь мне своё мнение. Только иди сюда, — Йошики поманил его и слегка обиженно оттопырил губу. — А то у меня ощущение, что ты меня боишься. Я тебя не укушу, обещаю.
Хиде секунду покусал губу, потом всё же встал и, одёргивая свою любимую вельветовую водолазку, которая по виду была на пару размеров ему велика и вдобавок спускалась почти до колен, как платье, приблизился к нему и опустился на скамью рядом. Пианист удовлетворённо улыбнулся, протянул ему мелко исписанный лист бумаги и поднял крышку.
Пальцы легко порхали над клавишами, Йошики в кои-то веки не чувствовал никакой скованности. А то в последнее время, едва он садился за рояль, руки как цепями сковывало, пальцы холодели, теряли гибкость и отказывались подчиняться своему хозяину, вдобавок Йошики стал хуже слышать, и его напрочь покинуло чувство восторга, упоения от собственной игры. Сейчас же такого не произошло, может, потому, что Хиде сидел рядом. Гитарист зачарованно следил за быстрыми и одновременно плавными движениями его рук, косился на медицинский бандаж на правой кисти, время от времени опускал глаза на текст и шевелил губами. А в какой-то момент вдруг склонил голову на плечо и обхватил руку своими. И Йошики даже умилился этому зрелищу — Хиде выглядел так трогательно, со встрёпанными малиновыми волосами, слегка размазанным макияжем и в этой мешковатой одежде… Мягкий такой весь, как плюшевый, просто повалить на кровать и зацеловать, заобнимать, затискать.