Шалун как раз закончил песенку, когда всадники въехали в толпу, разрезав ее, словно корабль - волны. Селяне почтительно кланялись и опасливо поглядывали на сопровождавших господ четверых вооруженных охранников. Мартин ухмыльнулся про себя - он-то прекрасно знал, что все годные к войне люди Арнольфини разбежались, а эти парняги даже против деревенских, прийди тем охота напасть, не устояли бы.
- Аййй! - заверещал певец, стоило им подъехать ближе, и закрыл глаза растопыренной пятерней, будто защищаясь от слишком ярких солнечных лучей. - Что за невиданные светила спустились с небес на грешную нашу землю? Пощадите мои глаза, неведомые, но прекрасные господа.
Мартин швырнул ему монетку, которую певец ловко поймал одной рукой, отвесив низкий поклон. В поклоне он отклячил тощий зад и несколько раз пружинисто присел, полусогнув ноги.
Когда б я был царем царей,
владыкой суши и морей,
любой владел бы девой,
я всем бы этим пренебрег,
когда проспать бы ночку мог
с английской королевой (3)
- заголосил парень, выпрямившись. Скрипка рванулась догонять его песню, взвизгивая и подвывая в руках здоровенного селянина.
Мартин, не отрываясь, смотрел на нахального певца - в этом плуте с вихрами цвета спелого овса он тотчас узнал оборванца, встретившего его в Матамороса в ночь, когда Мартин сгрузил с лошади завернутое в плащ тело Борджиа. Работник дона Иньиго…
Парень, верно, тоже признал Мартина, но ничего, кроме непроглядной веселости, его лисье личико не выражало. Вокруг гомонили, смеялись, бурлила людская толпа, Кристабель, Арнольфини и Караччиоло принялись подхлопывать музыкантам и певцу, а тот набрал побольше воздуха и заголосил еще громче:
Ах только тайная любовь
бодрит и будоражит кровь,
когда мы втихомолку
друг с друга не отводим глаз,
а тот, кто любит напоказ,
в любви не знает толку.(3)
“Тайная любовь”. Песенка била, что называется, не в бровь, а в глаз.
А голосистый паренек тем временем завел новую.
Был охотник наш удачлив,
Волка он загнать собрался
Волка с серебром на холке
и с глазами голубыми.
- Надо же, - пробормотал Мартин, которого очень обеспокоило упоминание о голубых глазах, - а в северных странах серебряный волк считается оборотнем.
- Может, это просто был очень старый волк? - усмехнулся Джан-Томмазо. Арнольфини ничего не ответил, только поджал губы.
Затравил его хортами(4)
И загнал его к обрыву,
И под правую под лапу
Острие копья всадил.
Сто чертей бы драли тебя, болтун, подумал Мартин - он вспомнил, что именно правый бок Борджиа был весь в крови. И как долго пришлось потом отмывать руки, чтобы хоть к поводьям не липли…
Оказался волк живучим,
А охотник милосердным,
Завернувши в плащ, беднягу
В виноградник он отнес.
Там в прохладных свежих лозах
Феи нежные таились,
Соком свежим исцелили
Волчье тело эти феи.
- Неужели есть еще такие милосердные охотники? - голос Кристабель прозвучал с неожиданной тоской.
- Не знаю насчет охотников, - на губах Джан-Томмазо заиграла льстивая улыбка. - Но феи в наших местах порой встречаются, - и он с утонченной любезностью наклонил голову, дождавшись взгляда Кристабель. “Сукин сын!” - Мартин в бешенстве дернул повод, так что рыжий испанец под ним вскинулся и злобно завизжал.
Так вспоемте сок, что в гронах
Зреет, шалый и мятежный,
Он согреет наши брюха
И огнем зажжет сердца…
Что там дальше пел парень, Мартин не слушал. Вихрастый сообщил то, что он хотел знать - Борджиа все же удалось выжить. Имелись ли там феи и грона, неизвестно, но в Матамороса ему, Мартину, лучше не появляться. Особенно пока тут крутится этот Караччиоло.
- Ей-богу, парень, тебе стоит отправиться во Вьяну - там, говорят, король собирается принимать гостей, так что и тебе будет чем поживиться, - крикнул из толпы какой-то краснощекий весельчак. Но на него тотчас злобно цыкнула тощая немолодая тетка: - Каких гостей, дурище, чего языком метешь?
Во Вьяне король собирался открыть гробницу Чезаре Борджиа, по этому поводу готовился торжественный молебен, вспомнил Мартин донесение одного из верных испанскому королю людей. Никакого особенного значения эти сведения не имели, но отчего-то Мартину стало не по себе.
- На перезахоронение должны прибыть жена и дочь Эль Валентино, - Джан-Томмазо подъехал к Мартину вплотную и произнес вполголоса по-итальянски: - Дон де Бланко, почему бы вам не войти со мной в долю?
- В долю, сеньор Караччиоло? Не совсем понимаю, что вы имеете в виду. - Мартин не сводил глаз с Кристабель, которая с помощью слуги спешилась и подошла к певцу. Серебряная монетка блеснула в ее руке, протянутой певцу, и вернулась из рук вихрастого в виде прекрасной розы, алой, как кровь, и бархатистой, как щека младенца.
А итальянец продолжал - по его словам выходило, что именно он, Джан-Томмазо Караччиоло, доверенное лицо дожа Венецианской республики мессера Лоредано (не более как мелкая сошка в своре венецианских шпионов, поправил его про себя Мартин) подал идею добиться разрешения короля Франции на то, чтобы Шарлотта д’Альбре с дочерью получили разрешение прибыть в Наварру поклониться праху супруга и отца.
Алая роза в руках Кристабель приковывала взгляд Мартина. Молодая женщина подняла вуаль - она рассматривала прелестный цветок, потом медленно поднесла его к губам. Мартину показалось, что алый облеск розы осветил ее бледное лицо, будто поделился румянцем. Кристабель что-то с улыбкой сказала певцу - несколько ничего не значащих ласковых слов, но Мартин достоверно знал, что душа рыжего оборванца сейчас наполнилась тем же теплым алым отсветом и ароматом, что исходил от подаренной им розы. И где этот щенок умудрился такую розу найти?
На него, Мартина, Кристабель не смотрела, и это было хорошо - Джан-Томмазо все еще был рядом, а глаз у этого крысеныша острый.
- Чего же вы хотите от меня? - резко спросил Мартин на кастильском. Караччиоло вытянул губы трубочкой, будто собрался свистнуть.
- Если Эль Валентино жив, то не преминет заявиться во Вьяну, - ответил он. - И это удобный случай… вы понимаете, дон Мартин? Мне нужна ваша помощь. Мне нужет стойкий и опытный человек, подобный вам.
Джан-Томмазо помолчал, будто собираясь с мыслями.
- У Борджиа, как говорили мне, есть свойство, - сказал он, понизив голос, - будить в людях, кроме ненависти и страха, еще и странную нежность. Наверное, такую нежность будит в ведьмах Люцифер, падший ангел, сын Зари.
А вот тут ты прав, парень, подумал Мартин. Тут ты еще как прав. Вот почему Бомон-младший так оторопел, когда встретился с Чезаре лицом к лицу - мало кто может устоять перед испытанием этой пронзительной нежностью. В отношении женщин нежность привычна, но в отношении мужчины, врага - она пугает, заставляет сомневаться в себе, вползает под кожу, как ядовитый состав.
- Вы не уверены в себе, сеньор Караччиоло? - с похабной улыбкой спросил Мартин. Итальянец густо покраснел и очевидно, пожалел, что разоткровенничался.
- Я не уверен лишь в том, что удержусь и не прикончу его сразу же, как увижу, - отрезал он. И прежним мягким тоном, будто и не было этой вспышки, добавил:
- Мы поладим с вами, дон де Бланко. Если это дело выгорит, мы оба не останемся в накладе.
Ты не знаешь его в лицо, неожиданно осенило Мартина. Ты не знаешь его в лицо, но очень хотел, чтобы с этой миссией послали именно тебя. И ты соврал своему патрону… кто бы там ни был твоим патроном. Ты, верно, надеялся на Арнольфини, но старик слишком сдал, а сын его в бегах. И теперь тебе нужен человек достаточно сильный, однако не слишком изощренный в ваших итальянских плутнях.
- У меня есть и некоторые личные причины желать встречи с Борджиа, - продолжал Караччиоло. И далее поведал историю о том, как его кузен Джованни Батиста - “намного старше меня, дон Мартин” - безоглядно влюбился в женщину дивной красоты. “Он был кондотьером Венецианской Республики и, сами понимаете, не всегда мог распоряжаться своим временем”. Потому Джованни заключил брак по доверенности и вызвал новобрачную жену из Урбино к себе, в Венецию.