- Сама справлюсь, гуляйте себе, - притворяясь рассерженной, сказала Нати, беря Пепо под уздцы.
***
Часто бывает, что взгляд человека врезается в память так, что уж никакими силами оттуда его не стереть. И самого-то человека можно не помнить, но взгляд его остается с тобой, и буде встречен, живо напоминает о том первом впечатлении, которое произвел.
Так вот, досточтимый слушатель, случилось и с Кулаче. Лишь на миг приоткрыл глаза оборванец, которого и не отличишь от десятков и сотен шатающихся по дорогам, и которых Кулаче удалось повидать довольно за его солдатское житье-бытье - и уже что-то знакомое всплыло в памяти. Но тут подошла Марта, заговорила, заболтала, и память, словно испугавшись ее болтовни, свернулась калачиком и затихла.
Хмурый Густаво, клявший на чем свет стоит и дядюшку Иньиго, и его родственника-дурака, и коварную Нативидад, пил кружку за кружкой в трактирчике, куда они забрели под вечер. Марта, также хорошо успевшая наклюкаться, визгливым голосом описывала увиденные на знатных дамах платья и все приставала к Кулаче, спрашивая, какое из них ему больше всего понравилось.
- А ведь ты должен был его видеть, - Густаво, задремавший было над кружкой, неожиданно проснулся.
- Кого? - в два голоса переспросили Марта и Кулаче.
- Кого-кого - Чезаре Борджиа, - плывущим от хмеля голосом отозвался Густаво. - Ты ж в том отряде был, что пошел под Вьяну.
- А как же! - самодовольно отозвался Кулаче. - Я-то с алебардой был, в ближнем к нему отряде. Ох, его милость Валентино - как он сходу Вьяну-то взял! И жители его встречали цветами - да и как иначе? В черном весь, лицо светлое - как есть гнев Господень. Бабы особенно любовали, - подмигнул он Марте. - И когда с графом вьянским у цитадели переговоры переговаривали - я там тоже был. Тот граф, помню, маленький, нос крючком, одно счастье - бородка коротко да ладно подстрижена. Но такой жук, хоть и нашему-то едва по плечо будет. А его милость Валентино с коня слез, значит, и такой походочкой, что твой кот перед тем, как на мышь-то прыгнуть, к нему подходит. Да, из себя красавец, волос темный, а глаза…
Он задумался - что-то вскинулось со дна памяти.
- А глаза-то точь-в-точь как у того, которого Нати домой забрала, - выпалил вдруг он. - Светлые, волчьи.
Марта прыснула. Густаво фыркнул в кружку, так что оттуда выхлюпнулось немного вина.
- Чего ржете? - прикрикнул на них Кулаче. - Я как есть говорю - похож. Как есть похож тот пьянчуга на Эль Валентино.
- Тишше, - шикнула Марта - на уж них начали оглядываться.
- М-да… - задумчиво протянул Густаво. - Кот перед мышью - а мыши-то его и загрызли.
- А ведь папа за его голову бо-ольшие деньги сулил, - шепотом проговорила Марта. - И король арагонский тоже от себя обещал…
Густаво при этих словах вздрогнул. Десять тысяч дукатов… Да даже если выплатили б в римских скудо - все равно гора деньжищ.
- Вот не вру, достоверно знаю - прибавку обе… - продолжала Марта - и вдруг замерла, вперив взгляд в двоих дворян, тянувших вино чуть поодаль. Люди, подумал Густаво, не слишком значительные - щеголек-молодчик в бархатной шапочке с плутовским взглядом да тертый калач, из северян, видно. Шевелюра светлая, глаза с неуютным прищуром. Однако же бабы таких любят - недаром Марта в стойку встала. Бедный Николас, пожалел приятеля Густаво, придется ему натерпеться с этой прошмандовкой.
- Закажи еще вина, - он швырнул Кулаче монетку и встал. Вот теперь в расчете - пусть дальше гуляют сами. Кулаче, видно, было уже все равно, куда направился дружок - он ворковал с Мартой, которая то и дело оборачивалась на дворян.
Сказанное Кулаче не давало ему покоя, Густаво припоминал оборванца, о котором так беспокоилась Нати - а лицо-то вполне благородное, только исхудал да глаза запали. Но как глаза-то он открыл - и правда, что твой волк. Волосы обкорнаны не по-благородному - но волосы что? Волосы отрастут. Дядюшка Нативидад, видать, и впрямь жук…
Десять тысяч дукатов… Он подумал о Нати, потом о родном селе, пропахшем овцами, навозом и кислым овечьим сыром. Нати что, она не помеха. Она девушка умная, и коль дядюшка ей голову задурил, так он, Густаво, ей голову раздурит.
Вот так, досточтимый слушатель, случайная мимолетная мысль становится повелительницей судеб. Брошенный взгляд, брошенные слова - и вот уже человек захвачен мыслью. Поистине, неизъяснимое чудо! И тем более страшно становится, когда таковая мимолетная мысль меняет судьбы.
Если бы Густаво не ушел из трактира, возможно, все повернулось бы иначе. А возможно и нет, кто знает…
Возможно, Марта не вышла бы наружу, оставив Кулаче внутри и отговорившись телесной надобностью. И тогда горло ее не было бы умело перехвачено одним коротким взмахом остро отточенной даги. И грязная вьянская мостовая не стала бы влажной от хлынувшей крови.
***
“Я тень…”
Он едва не упал на дорогу - снова ударил озноб, скрутил каждый мускул. Следующее, что он запомнил - его рвало, а чьи-то руки поддерживали его голову. “Отдохнем, - шептали ему. - Хорошо? Отдохнем и дальше поедем”.
“Я превратился в тень. Скажи, ты меня видишь? Видишь? Я тень. Сквозь меня проходит солнце. Меня не узнают те, кто знает. Кто я? Кто я???”
- Тише, тише, успокойся…
- Я - Че… - ладонь ложится на его губы, зажимает рот.
- Замолчи, замолчи… Бога ради, только замолчи.
Темноглазое узкое лицо - то самое, что прорывало пелену боли и бреда. На-ти-ви-дад… Неуклюжее имя какое…
- Ну же давай, выдай меня! - злобно шепчет в эту ладонь, едва сдерживаясь, чтобы не вцепиться в нее зубами. - Тебе за это хорошо заплатят. Я таких как ты…
Что там она… он… она говорила - про будущее, про то, что…
- Трус! Ты и не была никогда мужчиной, ты лгал. Надо было придушить тебя еще тогда.
Тонкие руки дрожат, только с усилием подтягивают его куда-то… ее колени под его спиной, мягкое, животное, шерстяное у второго бока… Озноб уходит.
- Разве все встречавшиеся вам мужчины были храбрецами? - голос, чуть хрипловатый, дрожит - не то от обиды, не то от испуга. - И разве все женщины были трусихами?
- Законник, черт бы тебя подрал! Всегда найдешь, что сказать.
Откинуться, ощутить под щекой сгиб локтя, руку. Он что, лежит на ее коленях? Лежит, как…
Белые высокие стены мастерской привиделись ему, мастерской Микеланджело Буонаротти в Риме… И вот так же лежит, бессильно откинутая, мраморная голова на мраморных коленях. “Обычно я не подписываю своих работ. Но эту подпишу”, - сказал Микеланджело. Неужели?..
- Но ты снова врешь - ведь не боялась же ты меня, когда просила спасти того силача! И не боялась, когда не дала вышвырнуть меня, умирающего. Я слышал почти все…
Рука, на которой покоится сейчас его голова, не мраморная. Она тепла.
- Ведь вы тоже почему-то отправили меня и Лисенка в Матамороса, а не приказали убить…
Он?.. Это правда, он хотел подготовить себе укрытие, лисью нору с двумя ходами. Но отчего он отправил туда их?
- Нативидад…
- Да?..
- Ты видела их? Ты видела… мою дочь? Какая она? - Это было уже почти неважным. Это относилось к “было”. Но все же он не мог не спросить.
Целая вечность, прежде чем она ответила.
- Она очень милая малышка. Красивая. Очень похожа на вас.
Комментарий к Глава 13, в которой служат поминальную мессу
(1) - Услышь моление мое,
К Тебе возвращается всякая плоть
http://pleer.com/tracks/337211pXK
(2) - День гнева, тот день
Превратит мир в пепел
http://pleer.com/tracks/33720ySrS
(3) - Посрамив нечестивых,
Пламени предав их адскому
http://pleer.com/tracks/33716YEZX
========== Глава 14, в которой приходят с просьбой, падают с коня и решают искать добрых самаритян ==========
Вожжи не имеют свойства прирастать к рукам. Их следует держать, и держать крепко. И невероятно, адски сложно держать их, если сама цель, ради которой ты отправился в путь, начинает тускнеть, размывается, как размываются очертания в юной утренней дымке. Если через тебя, в самом или самой тебе прорастает нечто, исключающее цель твоего путешествия. И тогда остается либо повернуть назад, либо бросить вожжи и…