Собаки на сворках беспокойно ворчали и отказывались брать след, а пегая сучка, которую Арнольфини купил по цене лошади и считал своей главной охотничьей ценностью, временами задирала голову и протяжно поскуливала.
- Не будет дела, ваша милость, - к полудню даже у самых опытных доезжачих не осталось веры в успех.
- Надо было с соколами ехать, а не с этими шавками, - злобно рыкнул Арнольфини и едва удержался, чтобы огреть собак плетью.
Лошади беспокоились, и один из слуг сказал, что, возможно, тут появились волки, вот кони и харапудятся.
Серый волновался больше всех, прядал ушами, косил глазом и то и дело коротко ржал, вскидывая голову. Продам, в бешенстве подумал Арнольфини, сегодня же прикажу продать. Он со злостью пришпорил серого, посылая вперед, - мекленбуржец, отчаянно завизжав, крутанул головой, шарахнулся и Арнольфини вылетел из седла. Он почти не ушибся, упав на тропку, разве что голень распорол о какой-то грязный сук.
Пока слуги поднимали стонущего и бранящегося последними словами хозяина, на тропинке показалась женская фигурка. Женщина в белесом платке, закрывающем голову, суетливо подбежала к Арнольфини и его людям и заохала:
- Ах, беда-то какая, ах беда! Плохая это дорога, благородные господа, ох, какая плохая.
Слуги не успели ни спросить у женщины, кто она, ни возразить, как незнакомка захлопотала около Арнольфини, которого уложили у тропинки на плащ. Прикрикнула на одного из слуг, велев ему найти кусок полотна, отправила второго за водой к протекавшей неподалеку речушке. И все это время она продолжала причитать над нехорошестью дороги, над лукавостью “проклятой скотины”, как именовала она коня, взывала к святым угодникам и вообще всячески выражала свое сочувствие и участие. Потом она извлекла какую-то бутылочку, и продолжая охать и причитать, напитала ею поданный слугой лоскут полотна. Потом прижала к ране и с видом опытного лекаря обмотала шарфом одного из слуг.
- Держать надо завязанным, вот так, пока не затянется рана-то. Ах беда, вот беда так беда, - снова запричитала женщина. И слугам показалось, что вовсе не причитает она - а наоборот, зовет кличет беду на голову Лаццаро Арнольфини.
Далекий колокол донес свой чистый звон через предгорья, отразив его от серых камней и подкрасив эхом ущелий. Но на тропинке не было уже ни Арнольфини, ни его слуг, ни странной женщины. Лишь черный дрозд сидел на сухой ветке.
***
- Вы совершенно уверены, что не видели его, господин Бланко? - наконец Джан-Томмазо решился задать этот вопрос. Мартин ждал его весь день, но дождался только теперь, когда они, переночевав в трактире, возвращались из Вьяны в Азуэло.
Они пришли к собору заранее и особенно следили за теми, кто будет разглядывать прибывших Шарлотту и маленькую Луизу. Толпу возле собора Святой Марии Мартин осматривал довольно внимательно, но никого похожего на Чезаре Борджиа не заметил, поэтому отвечать было легко. Однако венецианец, его компаньон, теперь каждым своим словом подхлестывал в Мартине холодную ярость.
…- Вы слишком беспечны, Мартин, - фамильярно и наставительно произнес Джан-Томмазо, вытирая лезвие даги о платье упавшей девушки. Мартин ничего не успел сделать, даже не успел сообразить, как лучше вывернуться из этой передряги. Марта, эта добрая болтливая дуреха, которая некогда была при леди Кристабель и с которой он крутил шашни, конечно, ни в чем не была виновата. Разве в том, что неумеренно стреляла глазами на них с Джан-Томмазо. И от венецианца это не укрылось, да и сам Мартин забеспокоился - Марта могла его выдать. Он взглядом показал девушке на выход, и она просияла, прикрыла глаза в знак согласия.
Он только хотел ее припугнуть, говорил себе Мартин, припугнуть дуреху, чтобы язык за зубами держала - и сам себе не верил. Если бы не Джан-Томмазо, ему пришлось бы самому убить Марту. Убить ее, заставить заткнуться и никогда не вспоминать Мартина де Бланко, начальника охраны во Вьянской цитадели в бытность той штаб-квартирой графа де Бомона. Но самое ужасное - Мартин не знал, смог ли бы он сделать это. Что-то неотвратимо менялось в нем, и это что-то мешало так же просто и неотвратимо как раньше взмахнуть кинжалом и перехватить горло.
Разве он так уж подобрел, смягчился сердцем? Мартин рассмеялся бы в глаза тому, кто посмел бы сказать ему такое. Но вот теперь он ехал рядом с Джан-Томмазо и не мог не думать о вытаращившихся в последнем удивлении глазах Марты, о том, как тускнел огонек в этих глазах. Марта служила Кристабель…
- Тут дело нечисто, - говорил между тем Джан-Томмазо, - и нельзя сказать, что мы с вами потерпели неудачу. Если Борджиа не явился на собственные похороны…
- Я до конца не уверен в том, что Чезаре Борджиа все-таки жив, - лениво пробормотал Мартин. - Говорю же, мессер Карраччиоло, я сам видел, как солдаты…
- То-то и оно! - Впервые Мартин подумал, что этот итальянец вовсе не холодный ловкий интриган - он фанатик. Он одержим местью - местью Чезаре Борджиа. А Караччиоло продолжал: - В том-то и дело, сеньор де Бланко, что вовсе пока неясно, кого вы видели. Солдаты де Бомона, с которыми я беседовал…
Успел, подумал Мартин; пока сам де Бланко ездил по окрестным дворянчикам, Караччиоло поехал в Логроньо.
-…сказали, что человека, погнавшегося за ними в дождливую ненастную ночь, раздели догола, сорвав с него и одежду и доспехи. А тутошние солдаты говорят, что опознали его по нагруднику… Так кому же верить?
Мартин затаил дыхание, и ему стоило большого труда сохранить впечатление ровного делового интереса. “Кому верить…” Кому верить, мать его за ногу!
А Караччиоло продолжал говорить - о том, какие разные, взаимоисключающие слухи ходят про гибель Эль Валентино. То герцог якобы попал в засаду разбойников, то его встретил конный отряд и в жарком сражении загнал на берег Эбро, где и поднял на пики, то его раздели и потом, истекающий кровью, он был найден какими-то простолюдинами, которые отнесли его в свою хижину…
- Да не может такого быть! - не выдержал Мартин. - Вы, небось, здешних простолюдинов не видели - да они дальше своего брюха не смотрят, не то что голого да истекающего кровью к себе тащить. Притом, откуда им знать, кто таков Чезаре Борджиа?
Джан-Томмазо бросил на него долгий рассеянный взгляд, мысли его, казалось, были далеко отсюда. И Мартин сам почувствовал, что “Чезаре Борджиа” выговорилось у него совсем не так равнодушно и зло, как надо было.
- И все же, раз таковые слухи появились, то их тем более следует проверить - хотя бы потому, что они появились вопреки всякой вероятности, - гнул свое венецианец.
- Не думаете ли вы, сеньор Караччиоло, что я прибыл сюда, чтобы проверять домыслы? - Вот теперь голос Мартина звучал как надо - высокомерно и холодно.
- Вы не хуже меня знаете, сеньор де Бланко, что в Кастилии до сих пор не утихли попытки восстановить власть номинальной королевы, Хуаны, - отозвался Джан-Томмазо. - Граф Бенавенте и его присные вроде дона Хайме Саласара, те самые, что помогли Эль Валентино бежать из Ла-Мота, до сих пор не успокоились. И не исключено, что именно сейчас под твердыню власти его величества Фердинанда роют подкоп и набивают его порохом - порохом по имени Чезаре Борджиа.
- Хорошо - и что же вы советуете делать? - нетерпеливо бросил Мартин.
- Я предлагаю обследовать все поселения в окрестностях Вьяны - особенно к северу. Как я успел узнать, там предгорья, есть очень глухие места. И как следует порасспрошать местных жителей - возможно, кто-то что-то видел.
- Ну что ж… - медленно, будто раздумывая, проговорил Мартин, у которого внутри все похолодело. - Думаю, это нужно сделать, и начнем прямо с послезавтрашнего дня - завтра наш добрый хозяин, ваш дядюшка, возвращается с охоты, нехорошо оставлять его одного в такой радостный день, - Мартин заставил себя улыбнуться. До среды он успеет съездить в Матамороса - и приберет за собой. Он не в таком положении, чтобы позволять себе подобную доброту, он был глуп, когда увозил этого Борджиа. Не в его положении быть добрым самаритянином. Ну что ж, теперь он исправит свою глупость. - Вы не против среды, сеньор Караччиоло?