- Ну что вы, - венецианец качнул своей бархатной шапочкой в знак согласия, - разумеется, среда - прекрасный день.
Однако, прибыв в Азуэло, они застали там сеньора Арнольфини, вернувшегося досрочно. Тот находился в постели - по словам слуг, их господин упал с лошади, вполне удачно, но ногу сильно поранил острым торчащим куском корня.
Сеньор Арнольфини был зол и раздражен, дичи они не привезли, да еще это падение. Он злобно ворчал на слуг, на жену, на осматривавшего рану коновала, единственного в замке, кто был сколь-нибудь сведущ во врачебном искусстве.
Если бы был сын, думал Арнольфини, если бы Стефано был сейчас здесь… И снова накатилась эта злость - на себя, на сына, на жизнь. Мутящая разум злость, отдающаяся дергающей болью во всем теле.
========== Глава 15, в которой умирают двое хитрецов, а остальных тянет в Матамороса ==========
Бывает ли что-то более непредсказуемое, чем погода? Тем более, досточтимый слушатель мой, погода весенняя. Сколь раз посреди мартовского солнечного дня налетает пронзительный холодный ветер, и март тут же становится ноябрем. Сколь раз апрельское горячее тепло сменяется покалывающей кожу прохладой, а в конце апреля-начале мая наступает время внезапных гроз и затяжных дождей с резким ветром, от которых деревья превращаются в неистовых ведьм, машущих космами в буйном ритуальном танце.
И дожди, говорю я тебе, бывают внезапны и непредсказуемы, превращая дороги с непролазную топь. Но дождь, упавший на Наварру в последние дни апреля, был странен даже для непредсказуемости погоды - словно кто-то подвесил большую тучу над землями от Логроньо до самых предгорий и сказал ей “Виси и лей!”
Нати даже казалось, что дождь охраняет их дом, как верный старый пес. Чезаре медленно приходил в себя после малярии - именно так определил его недуг многоопытный дон Иньиго. Но душевное здоровье его, кажется, серьезно пошатнулось - он был тих, по целым дням мог не говорить ни слова. Казалось, он погружается в пучину тишины. И это было страшно. Как-то раз Нати рассказала ему про хину, излечивающую от малярии - то немногое, что знала сама.
- Хинное дерево растет в Новом свете,.. Чезаре. - Он чуть заметно кивает, не то усваивая информацию, не то поощряя за наконец усвоенную манеру называть его без титулов.
- И как скоро оно прибудет в Европу?
- Я не знаю.
- Наверное, нескоро.
За окном монотонно шелестит дождь, серые тени ходят по бледному лицу, серо-голубые, светлые почти в белизну глаза, прежде светившиеся как у волка, сейчас почти в цвет тем самым серым теням.
- Возможно, мне стоит самому отправиться за море. - В этой фразе нет ни вопроса, ни утверждения, все слова - словно дети, оставленные без присмотра интонации и выражения.
***
“Люди знают меня лучше, чем я сам себя знаю. Например, все верят в то, что я убил Хуана. Нет, я его не убивал. Но все знают, что я мог бы это сделать. Если бы чуть больше поддался гневу. После этого людям было несложно поверить, что именно я убил Альфонсо ди Калабрио, второго мужа сестры.
Сейчас я думаю, что знал - все кончится плохо. Еще когда уезжал от Лукреции после ее свадьбы. Возможно, если бы я перекинул ее через седло и сбежал бы, и растворился бы где-нибудь в безвестности - возможно, тогда все было бы по-другому. Но тогда я малодушно выбрал славу.
А когда я достиг вершины, то понял, что не вижу смысла за нее цепляться”.
Его слушают. Слушают поглощенно, со вниманием - так, как слушают себя.
Из маленького окошка верхнего этажа, низкого, похожего на мансарду, едва можно разглядеть кусок двора и залитую дождем дорожку, убегающую к виноградникам. Дальше взор закрывает высокий одинокий тополь, его большие листья поникли - едва утихший сейчас ливень прибил их, они повисли, как мокрые тряпки. Из маленького окошка он видит Нати, разговаривающую с каким-то парнем. Его лица не видно из-под густой неопрятной шапки курчавых волос. Он что-то говорит, долго и убедительно, Нати на миг отшатывается от какого-то его слова и начинает говорить сама - негромко, но наступая на парня, так, что тот пятится к дереву.
Парень приходит и на второй день, и на третий. Он ничего не спрашивает Нати о ее посетителе. Это не интересно. Это всего лишь еще одно обстоятельство. Как дождь, как возвращающийся то и дело стихающими, спадающими волнами жар.
***
Встречи в маленькой деревенской харчевне, где на верхнем этаже непременно имеется две-три комнатки для ночлега, встречи случайных прохожих, из которых вырастают потом диковинные события, и ветвятся, и вьются, заполняют собой повествования - такие встречи, говорю я, примета старых добрых романов о приключениях, где герой то крадется со свечой по темному коридору, то скачет при свете факелов сквозь темный лес. В таких романах подобные встречи в харчевнях уместны и нужны. Но что же я могу поделать, досточтимый слушатель мой, если и в нашей истории имела место подобная встреча?..
Возомнивший себя хитрецом дворянин и плутоватый наваррский селянин, отслуживший солдатом и управляющийся с алебардой едва ли не лучше, нежели с мотыгой, столкнулись в маленькой деревенской харчевне. Первого, - ты ведь не слишком удивишься, внимательный слушатель, если я скажу тебе, что это был Джан-Томмазо Караччиоло? - загнал туда поднявшийся ливень, второй же, - а им был так же знакомый тебе Густаво, - приходил сюда ежевечерне пропустить кружку гретого вина, который жуликоватый хозяин хоть и разбавлял, зато не жалел туда меда с собственной пасеки.
Между хитрецом и плутом завязался разговор - сперва ничего не значащий, как капли дождя за окном, а после переползший на военную службу, на последние события в Наварре и на то, чем все это может кончиться. Не следует думать, что венецианец и васконец говорили как равные, о нет - Густаво прекрасно знал свое место. Но тем не менее разговор вышел небесполезный для обоих.
- А не пойти ли тебе ко мне служить, добрейший Густаво? - Караччиоло, сказав это, выжидательно вытянул голову. - Человек ты холостой и свободный, и голова у тебя на плечах имеется. Кроме того, теперь тебе и заняться нечем.
Густаво из разговора раскумекал, что венецианец не просто так оказался в деревеньке, и решил согласиться для виду, чтоб посмотреть, что из этого выйдет.
- Что ж, это можно, ваша милость, коли в плате столкуемся.
Прошло еще некоторое время, и хозяин заправил светильники, и дождь не прекращался. Новоиспеченные хозяин со слугой переместились в одну из тех самых комнаток на второй этаж. И тут Караччиоло заговорил о предмете своего интересе. Густаво, с лицом сонным, полным тупого крестьянского равнодушия, с каким люди слушают то, что их не особо занимает, слушал об охоте, которую открыл этот человек. Однако равнодушие это было ложным, притворным - редко когда Густаво проявлял столько острого внимания.
- Я, сеньор, хоть и служил в войске короля Наварры, Эль Валентино никогда не видел, - отвечая на немой вопрос нового хозяина, сказал Густаво. - Другое дело мой приятель…
- И не надо видеть, - ответил Караччиоло. - И не надо тебе его видеть, добрейший Густаво. Что лица - это рagliacci, маски. У меня есть более надежный способ узнать того, кто мне нужен. И вот тогда… - он прикрыл глаза, - я буду удовлетворен. И пополню мошну - свою, да и твою заодно.
И Караччиоло, на которого вино с медом также оказало действие, рассказал о ране, которую получил в бою Борджиа. Правый бок подмышкой, ребра. А Густаво живо вспомнил, как болезненно поморщился оборванец, которого Нати подсаживала на мула, когда она подтолкнула его в бок. Правый бок.
- Как вы можете быть уверены, ваша милость, что он жив? - решился он спросить.
- Слишком все неясно с его смертью. Такие просто не уходят. Я это знаю. Я чую, что он жив, - пробормотал венецианец. По его красивому лицу пробежала судорога. - Такие люди, как заноза - вонзится и болит… болит годами.