— Значит, ничего не выйдет? – тихо проговорила я, не поднимая глаз, так как одна слеза уже покатилась по щеке. – Ты уверена?
— Ксюш, я взрослый человек. Я не хочу опускаться до каких-то подозрений, которые наверняка начнут возникать, и испытывать свою, да и твою нервную систему на прочность. Я не хочу этого. Но каждый раз, когда ты будешь где-то задерживаться… Я буду думать, что ты мне врешь. Каждый раз, когда тебе будет звонить кто-то неизвестный, я буду думать, что ты врешь. Когда ты будешь уезжать к маме, я снова буду думать, что ты врешь. Я так не хочу, но… Ничего не смогу с этим поделать. А это — не отношения. Лучше оставить все так, как есть.
— Я услышала тебя, — тихо проговорила я, незаметно смахнув слезу. – Спасибо. За то, что выслушала.
— Не за что, — голос Марго тоже стал тихим и печальным.
Я повернулась и открыла дверь. Потом, замерев на секунду, снова обернулась к ней.
— Марго, я знаю, что ты этого не хочешь, но… Я все равно буду ждать. Если передумаешь – дай мне знать. Прощай.
Не дожидаясь ответа, я вышла на улицу, закрыв за собой дверь машины.
========== ГЛАВА 32 ==========
Что-то говорить и пытаться переубедить ее, выискивая возможности встречи, смысла не было. Между нами все было предельно ясно, с обеих сторон. Мы продолжали испытывать друг к другу чувства, но переступить через этот порог недоверия она не могла. А я не могла винить ее в этом. Дело было уже не в прощении и не в отпущении грехов. Она хотела бы все забыть, но твердо отдавала себе отчет в невозможности это сделать. Это я тоже могла понять, хотя принимать мое сердце ее решение не хотело.
Я знала, что рано или поздно маски будут сорваны, но не знала, что все это окончится именно так. Лучше бы было, если бы она просто злилась на меня, тогда со временем злость могла бы пройти. Но она в очередной раз обожглась. Не потеряла достоинства после первого промаха, не потеряла его и сейчас. Она жила совершенно особенно — несмотря ни на что, решила всегда быть опорой для своего человека, быть ответственной за двоих, и полностью растворяться в ком-то, доверяя ему свое сердце, хотя и потратила восемь лет на то, чтобы снова открыться. Мне было больно от мысли, что теперь она вовсе не соберется и не решится на это снова. Даже не со мной, а с кем-нибудь другим. Ведь когда дважды наступаешь на те же грабли, волей-неволей учишься. К сожалению, ее «учителями» оказались самые близкие.
Я много рассуждала на эту тему, и мне было странно, как Марго, человек, которого сначала оставили родители, которую потом оставила и обманула любимая девушка, которую потом обманула и я, заставив снова усомниться в том, что людям можно верить, как она вообще могла быть такой. Доброй, порядочной, достойной.
Я поняла, что будь мы в другой жизни, где я бы не повела себя, как настоящая идиотка, то я бы жутко хотела познакомиться с ее родителями. Увидеть, кто эти люди, которые смогли воспитать в ней такой железный характер, научить ее, как из любой ситуации выходить достойно, как жить так, чтобы не было стыдно даже за какую-то мелочь, как быть такой искренней и открытой. Но сейчас, в этой жизни, я могла лишь мечтать об этом и сожалеть о своих поступках, сидя на руинах того, что когда-то было таким прекрасным.
***
У времени есть один существенный плюс — оно помогает притупить боль. Даже самую сильную, даже самую отчаянную и порой казавшуюся безысходной.
Первое время после нашего последнего разговора я все еще не могла прийти в себя. Не могла свыкнуться с мыслью, что все кончилось, что все завершилось и пути назад нет.
Разумом я все понимала, но сердце ни в какую не хотело принимать ее решения, не хотело с ним соглашаться. Поэтому я решила прибегнуть к одному странному методу, который пришел мне в голову, когда я в очередной раз ворочалась ночью, страдая от бессонницы, ставшей моей постоянной спутницей.
Я начала ей писать. Я писала ей письма. На бумаге, ручкой, по старинке. Я писала ей каждый день. Вечером, возвращаясь из магазина или после выезда в офис, или просто, когда на часах было далеко за полночь, брала чистый лист и писала, писала, писала. Писала о том, что у меня происходит, писала, о чем думала или чем занималась.
Это было похоже на какой-то идиотизм, но мне так было легче. Я словно общалась с ней.
Странно, но когда мы только разошлись, мне было проще, ведь тогда я могла еще надеяться, что все будет, как прежде, что все рано или поздно наладится. А сейчас, зная, что она больше никогда не сможет быть со мной, меня буквально разрывало.
От эмоций, от безысходности, от чувства вины, которое ядовитой змеей опутывало мою шею, стягивая ее все туже. Чувство вины — самое мерзкое, что я ощущала в это время. Оно отравляло меня, не давало спокойно жить и работать… Хотя полноценной жизнью я бы, конечно, это не назвала.
Я просто работала, автоматически принимала пищу, иногда виделась с Ленкой, которая как могла, пыталась привести меня в чувство, но… Мне было не интересно. Я хотела только одного — чтобы все было так, как раньше. Я хотела быть с ней.
Сама я словно… закончилась. Оборвалась на середине и не знала, куда дальше двигаться и, главное, как это сделать. Было ощущение всепоглощающего опустошения, и это чувство тоже не давало покоя.
***
Когда наступило лето, я более-менее была похожа на человека. Я снова начала интересоваться чем-то, помимо четырех стен в своей съемной квартире. Я даже пару раз выходила с Ленкой в кафе и на прогулку. Но возвращаясь домой, глубоким вечером снова садилась на кресло, подкладывала под себя ноги и брала листы на планшете и ручку. И писала. Рассказывала про Ленку, про свою мать, с которой наши отношения не то, что не улучшились, а стали только хуже, про свои успехи на работе, про подработку. И, конечно же, я писала про нее. Как мне ее не хватает, как я скучаю, и как сильно ее люблю. Что я не стала любить ее ни на йоту меньше, хотя уже несколько месяцев мы даже не виделись. Писала про то, что до сих пор помню ее запах и то, как она курит. Помню запах ее сигарет, как мурчат ее коты, и как она забавно выглядит по утрам. Слегка озадаченной и непонимающей, что происходит, и… невероятно, по-детски доверчивой.
Писала то, о чем никогда не говорила — как мне нравилось, как темнели ее глаза, когда мы оставались наедине, как вздымалась ее грудь, когда я поцелуями опускалась по ее телу все ниже, как напрягались вены на ее руках, когда она склонялась надо мной, чтобы поцеловать.
Я знала каждое ее привычное движение, каждую интонацию, каждый смешок. Все, что и как она делала. И… мне жутко этого не хватало. Но пока я писала эти письма, то мне казалось, что она здесь, что она рядом. И я клянусь, несколько раз я начинала слышать аромат ее туалетной воды. Видимо, мое воображение работало на всю мощь в эти моменты.
***
В июле у меня набралась приличная стопка этих «писем». И я даже в какой-то момент подумала, что пора с этим заканчивать, но не могла остановиться. Они словно давали мне силу двигаться дальше. Я жила, глубоко в душе все еще не теряя надежды, что когда-нибудь, как-нибудь, каким-то пока совершенно непонятным для меня образом, но мы сможем быть вместе.
Но один особо жаркий июльский день разбил в прах все мои мечты. Был выходной, и я в кои-то веки решила не нагружать себя подработкой, а просто отдохнуть. Погода стояла великолепная, поэтому я вышла на улицу и… пошла вперед. Просто вперед, куда глаза глядят.
Я прошла какой-то парк, минуя статую, потом по каким-то переулкам, вышла на тротуар одного из центральных проспектов и снова пошла прямо.
Я гуляла часа два, не меньше, и оказалась у торгового центра, в котором мы не раз были вместе с Марго. И только тогда я поняла, что даже не отдавала себе отчет, когда как-то автоматически построила маршрут почти до ее дома. Этот ТЦ был рядом, поэтому мы так часто в него наведывались. Было мазохизмом вспоминать все это, но я не могла себя остановить. И также не смогла себя остановить, когда пошла прямо по направлению к ее дому, а сердце билось внутри, словно подталкивая. Мне так хотелось взбежать по лестнице, позвонить в дверь и сказать, что все это глупости, что я согласна на то, что она будет меня подозревать, контролировать и какое-то время не сможет довериться мне. Мне было плевать, я просто хотела быть рядом с ней, снова дышать, снова чувствовать, снова жить. И я решительно шла вперед, будто на самом деле могла позвонить ей в дверь.