Сегодня, во время большой перемены, Черноснежка и Фуко, решившие натренировать Харуюки перед боем с Цербером, рассказали ему значение двух жутких терминов.
Первый — «Теория Сердечной Брони».
Эта гипотеза, выдвинутая Четырёхглазым Аналитиком Аргон Арей на рассвете Брейн Бёрста, описывала механизм рождения металлических аватаров.
Второй — «план по созданию искусственных металлических аватаров».
Считалось, что это план по умышленному созданию металлических аватаров на основе следствий из Теории Сердечной Брони. Никто не знал, был ли он когда-либо успешно претворён в жизнь. Но Черноснежка предполагала, что неожиданное появление Цербера, бёрст линкера невероятно проворного, несмотря на первый уровень, возможно, не случайность... а чей-то замысел.
Поэтому Черноснежка приказала Харуюки сразиться с Цербером и удостовериться в этом.
Но хотя он и узнал о ещё одной особенности Цербера, ему так и не удалось найти ответ. Поэтому он и спросил имя его родителя.
Однако, как он и ожидал, противник ответил не словами.
Вместо этого вольфрамовые клыки металлического удара стиснули правую руку Харуюки в несколько раз сильнее.
— Гх!.. — застонал Харуюки от резкой боли.
А в следующее мгновение раздался неприятный вибрирующий лязг, с которым челюсти левого плеча Цербера окончательно сомкнулись. Сильвер Кроу лишился правой руки по локоть, и ярко-красные спецэффекты смешались с каплями дождя.
Потеря конечности тут же отозвалась резкой просадкой левой верхней шкалы. Но вместе с тем этот укус означал победу Харуюки. Цербер II предпочёл закончить бой, разбившись насмерть, тому, чтобы висеть в воздухе и выслушивать вопросы.
Собираясь уважительно проводить взглядом решительного противника, Харуюки отвёл взгляд от своей шкалы...
— ?!
И тут его дыхание спёрло от изумления.
Цербер не падал.
Откусив руку Сильвер Кроу, он опустился на два метра, но после этого почему-то неподвижно завис в воздухе. Но если он успел прицепить к телу Харуюки какую-то тонкую проволоку, то тот должен был почувствовать, как его тянет вниз. Однако противник не просто висел в воздухе самостоятельно, он ещё и отлетел назад примерно на метр.
Харуюки ошарашенно осматривал своего противника, пытаясь понять, что происходит... но вместо этого уловил своим слухом неприятные звуки.
Звуки пережёвывания твёрдого объекта ещё более твёрдым. Приглядевшись ещё внимательнее, Харуюки заметил, что челюсти левого наплечника продолжали ритмично двигаться. Звук доносился именно от них. Он пережёвывал откушенную руку Сильвер Кроу.
Леденящий душу звук прекратился через несколько секунд.
То, что случилось вслед за этим, повергло Харуюки в шок.
Из спины Вольфрам Цербера медленно выросли в обе стороны по десять длинных, острых чешуек. Крылья. Они — точная копия крыльев Сильвер Кроу, но настолько прозрачные, что сквозь них можно увидеть окрестности станции Накано. Пожалуй, они не стеклянные, а эфемерные, поскольку капли ливня проходят прямо сквозь них.
Однако, несмотря на иллюзорность этих крыльев, они работали, и Цербер с лёгкостью держался в воздухе, неспешно размахивая ими. Он поднялся на ту же высоту, что и Харуюки, и замер в воздухе. Вслед за этим с крыши башни Накано Сан Плазы в пятидесяти метрах под ними донеслись изумлённые голоса зрителей:
— О... он не падает! Он летает!
— Не может быть! Цербер тоже летающий аватар?!
— Быть такого не может — полёт в сочетании с физической неуязвимостью?!
Эти голоса до боли напоминали те, что Харуюки услышал в свой адрес восемь месяцев назад, когда впервые взлетел во время битвы в районе Сугинами. Не зная, как реагировать на происходящее, Харуюки замер. Цербер же обратился к нему:
— Успокойся, в отличие от него, моя способность — не грабёж.
В этих словах содержался важнейший фрагмент информации, но Харуюки, не заметив его, лишь шёпотом повторил:
— Не... грабёж?
— Ага. Это клонирование. Впрочем... даже если бы это действительно был грабёж, у тебя не было права бы что-либо сказать мне по этому поводу. Ведь это ты украл у меня нечто крайне важное.
— Ты говоришь... что я ограбил тебя? — хрипло спросил Харуюки, постепенно возвращаясь к нормальной скорости мышления.
Ответ оказался весьма неожиданным:
— На твой вопрос на тему того, кто мой родитель, я ответить не смогу, но на этот, пожалуй, отвечу. Лучше всего будет сказать, что ты украл мой смысл жизни.