Юноша перевел дух и короткими, быстрыми прыжками двинулся к вершине. Он несся вверх, оставляя за собой грохот камнепада.
Рогачи лежали на площадке, венчавшей горку, положив головы на снег. Видно, бег по горам был им непривычен.
Юноша уселся рядом и стал смотреть вниз. Там он увидел уже четыре упряжки и людей, стоявших неподвижно возле них.
— Все, — сказал вслух парень. — Сильнее тот, кому отомстить нельзя.
Он встал, поднял оленей и подошел к краю так, чтобы его хорошо видели снизу, а потом не спеша двинулся к отлогому склону. «Теперь все, — удовлетворенно подумал Ахалькут, — этим по щели уже не пройти — завалена камнями. На оленях можно только обогнуть эту гору. Огибать долго. Я уже внизу буду. А там — опять длинный бег по ровному месту. Успею».
Ахалькут спал, свернувшись клубком в теплом пологе, и усталость уже отпустила его, когда преследователи добрались до стойбища дяди.
Их было всего четверо.
— Едут, — послышался за покрышкой яранги голос дяди, и проскрипели по снегу чьи-то шаги.
Юноша услышал это сквозь сон и проснулся окончательно, когда приблизился визг полозьев и ненавистный голос произнес:
— Пришли мы.
— Етти (так), — бесстрастно ответил дядя. — Зачем пришли? — спросил он после некоторого молчания.
— Около твоего стойбища кончается след моих оленей. — Чванство и высокомерие в голосе говорившего заставило Ахалькута сесть. Он быстро нащупал одежду и стал бесшумно натягивать ее. За ним молча следили расширенными от страха глазами жена дяди и его большие дочери.
— Может, ты, пришелец, покажешь мне их, — тонкая ирония прозвучала в дядином голосе.
— Не надо искать далеко. Вон, прямо против входа в твою ярангу следы моих оленей.
— Ты ошибся, пришелец, — голос дяди стал твердым, но вкрадчивым. — Это — след оленей моего племянника. Это ходили его прекрасные пестрые олени, которых он привел с торгового праздника. Если ты плохо видишь, то он может вылечить тебя копьем.
Ахалькут опять услышал, как со всех сторон яранги заскрипели шаги. Это пастухи вышли вооруженные, как договаривались раньше.
Молчание затянулось.
— О-ох, — не выдержав, вздохнула тетка и спрятала лицо в ладонях.
— Твой племянник увел моих оленей, — в словах уже не было прежней уверенности.
— Он взял их, а ты не мог отобрать их обратно… Сильнее тот, кому нельзя отомстить.
Ахалькут услышал, как в разных сторонах стукнуло железо о железо. Пастухи явно пришли не с пустыми руками.
— Твой племянник — хороший бегун, — вдруг раздался дребезжащий старческий голос (говорил кто-то из приезжих). — Наверное, нет равного по силе бегуна твоему племяннику. Мой сын не может так быстро бегать. Он предлагает бороться…
— Каждый борется как умеет…
— И-и, и-и, ты правильно говоришь. Мы пришли знакомиться с вами, ачайваямские люди, а не ссориться. Два самых лучших оленя не стоят того, чтобы люди ссорились…
— Тогда идите ко мне в ярангу, гости, — сказал дядя после мгновенной заминки… Забейте двух самых жирных холощеных быков, — это он уже сказал пастухам. — Надо хорошо угостить наших гостей.
Отец Ахалькута приехал с дедом только на следующий день. Он рассказывал, как радовались люди, когда силач с родичами вернулся без оленей. Люди приходили к отцу Ахалькута и говорили:
— Твой сын нас всех защитил. Мы всегда будем ему помогать.
— Теперь я могу спокойно идти к верхним людям, — сказал задумчиво отец Ахалькута. — Есть твердое сердце и крепкие руки, которые проводят меня к верхним людям.
Через два года отец умер. Ахалькут проводил его. Старик сам приставил к сердцу наконечник сыновьего копья. Оленное счастье не изменяло Ахалькуту. У него стало оленей в два, а может быть, и в три раза больше, чем у отца. Ахалькут уже не ходил каждый день в стадо — мужчин хватало, и беды пока обходили его стороной.
И еще одна зима началась хорошо. Богатый справили праздник — выльгынкоранмат — возвращения оленей осенью. Много забили оленчиков для шкур и мяса. Ушли довольными малооленные люди, которые пасли вместе с Ахалькутовым и свои стада…
Душа у старого чаучу была неспокойна, когда уехал от него сосед Эттувьи, который рассказал, что к нему приезжал мильгитан-гит — русский огненный человек. Он приехал совсем без товаров. Только с ним были местный русский каюр Антоска из Марково и его сын. Этот мильгитангит все расспрашивал, сколько людей у Эттувьи и сколько у него оленей. Все это он записывал на ровные тоненькие кожицы, которые амрыканкиси называют «пэпа» — бумага. Что такое записывать — Эттувьи и Ахалькут знали оба. Амрыканкиси (американские торговцы) так делали следы долгов чауку, когда те брали товар без расплаты мехами или оленями.