Женщина в знак утверждения прикрыла глаза.
Мальчик родился беспокойным — не хотел спать. Его тоненький голос все время вплетался в голоса людей яранги Вантуляна. Он не прекращал плакать даже тогда, когда Кутевнаут давала ему грудь. И не хотел есть. Он ел так мало, что у Кутевнаут распирало грудь, и она даже с облегчением позволяла своему старшему сыну и соседским детям высасывать молоко, нужное маленькому.
Маленький Вувуна не рос, как другие. Он день ото дня оставался таким же сморщенным и крошечным, как и в день рождения. Кутевнаут раскрывала его и смотрела на то, как он дергает крошечными ручками и ножками, морща старческое личико.
— Ешь, ешь, — шептала она, засовывая в кривящийся ротик сосок. Молоко стекало тяжелыми каплями, и мальчишка проглатывал его давясь, но не сосал сам.
— Вот как надо! — кричал из-под руки Кеулькут — его старший брат. Шалун хватал грудь и так крепко присасывался, иногда прихватывая сосок зубами, что Кутевнаут вздрагивала.
— Не Вувуна пришел, — решил наконец Вантулян. — Надо искать, кто пришел.
— Правда, правда, — подтвердила сестра покойного Ахалькута. — Завтра будем другое имя искать.
Искали имя ранним утром. Вантулян, проснувшись и сидя еще в теплом пологе, смотрел, как снаружи привязывали священный камень от гычгый-гыргыр к длинной жильной нитке. Его тетка взяла нитку за конец и подняла камешек над землей. Она подождала, пока камень не перестал раскачиваться, и спросила:
— Кто пришел? Тентынкевев пришел?
Камешек оставался неподвижным.
— Может быть, Райнынкаван пришел? — спросила другая женщина. — Мне снилось, что Райнынкаван пришел!
Камешек не двигался.
— Куймериль пришел?.. Нет…
— Похетке пришел?.. Нет…
— Эвьява пришел?
Камень вздрогнул и стал чуть заметно раскачиваться.
— Эвьява пришел! — зашумели женщины со смехом.
— У этого лицо такое же длинное, как у Эвьява.
— Тоже был с узкими бровями, Эвьява…
— Мне во сне кто-то снился, не разглядела хорошенько — теперь вот вижу — Эвьява…
Тетка Вантуляна взяла на руки младенца и ловко развернула его.
— Эвьява, — обратилась она к мальчику, улыбаясь во весь рот.
Младенец задвигался и тихонько заплакал.
— Эвьява, не плачь, маленький, теперь мы знаем, кто к нам пришел, и будем тебя правильно называть… Это он долго плакал и теперь улыбаться не может, — твердила свое тетка, — если бы его сразу назвали Эвьява, он бы улыбался…
Женщины ошиблись. Это пришел не Эвьява. Мальчик по-прежнему хирел с каждым часом. Появилась новая беда. Его маленькие черные, полные муки глаза стало затягивать легкой белой пеленой. Мать каждый раз, как он раскрывал глаза, стирала пелену мягкой шкуркой, намоченной в теплом чае. Ничего не помогало. Мальчишка просыпался со слепленными веками.
Кутевнаут уже перешла ту черту, когда скорбь причиняет боль.
— Уйдем с этого места, когда он умрет, — предложила она Вантуляну, — плохо здесь.
Тог согласился:
— Уйдем.
Жизнь шла своим чередом. В парнишке она уже едва теплилась.
В гости приехал старик Ой-е.
— Почему такие белые глаза у вашего сына? — спросил старик, располагаясь в пологе отдыхать.
— Болеет, — коротко ответил Вантулян.
Утром гость проснулся и сообщил:
— Я далеко ходил во сне… Я людей верхнего мира издали видел… Они мне сказали, что это Илькутки пришел… Ты Илькутки? — обратился он к младенцу…
Синий младенческий ротик искривился и зачмокал.
— Пускай Илькутки, — равнодушно согласилась Кутевнаут, всовывая сосок в этот маленький синегубый ротик. — Наверное, он нашего гостя любит — сам сосет.
Малыш наелся и уснул. Скоро он опять потребовал есть.
Кутевнаут кормила его и не могла надивиться перемене.
— Сам сосет, — сообщила она Вантуляну, когда тот вернулся из стада.
— Илькутки — это такой старик был, — вспоминал Вантулян, лежа с женой в пологе. — Совсем слепой был старик. Глаза у него белые-белые были. Когда я выходил наружу из яранги, то он меня всегда подзывал, всегда спрашивал: «Это ты, сынок, вышел?» Я ему отвечал: «Это я, Вантулян». — «Отведи меня в ярангу», — просил. Я его всегда в ярангу провожал. Всегда его к нарте приводил, когда кочевали… Любил он меня… Может, теперь наш сын живой останется, только слепой будет…
— Пускай слепой останется, только бы он жил, — горячо проговорила Кутевнаут…
Мальчик не ослеп. Он набирал силу с каждым днем. Он как будто родился заново.
— Как хотите, так и думайте, — заключил Иван Иванович Вантулян. — Только мой Илькутки сразу стал живой, когда правильное имя к нему пришло. У наших людей всегда так: пока правильное имя человеку не найдут, все время болеет ребенок, не хочет жить.