— Но цель… Вы упускаете из виду цель, к которой мы стремимся, — спокойно возразил профессор. — Разве страдания и муки тех животных, которые принесены в жертву экспериментам, не окупаются одной человеческой жизнью?.. А сколько таких жизней спасено уже, благодаря новейшим достижениям науки!
— Конечно, это так… Но все же дрожь пробирает при мысли о том, какие ужасные муки переносят под вашим ножом эти кроткие существа, растянутые на ремнях, с продырявленными желудками, вынутыми мозгами или со снятой кожей… Бр..р..р…
— Но, ведь, без этого невозможно. Наука должна иметь какие-либо предварительные данные, прежде чем приступить к опытам над людьми…
— Что вы говорите! Разве может представиться надобность в экспериментах над человеком?
— А то как же… И ежедневно производятся тысячи их… Разве вам неизвестно, что, только пройдя через стадию наблюдений над животными, начинают осторожно применять все новые медицинские составы и к людям? И нередко случается, что новое средство или новый вид операции, приносившие, по-видимому, на первых порах несомненную пользу и облегчение, оказывались, при дальнейшем наблюдении, вредными для человеческого организма — и вскоре выходили из употребления. Таким образом, все те, которые применили их на себе, явились объектами эксперимента, в данном случае отрицательного…
— А не может случиться, что то лекарство, которое было полезно для животного, окажется ядовитым для человека?
— На это у экспериментаторов имеются многочисленные данные и соображения. Но не всегда возможно проделать предварительные опыты над животным. Нередко приходится приступать непосредственно к людям… Помню один эксперимент, произведенный моим покойным другом, профессором Поповым, психиатром.
До сего времени, при воспоминании об этом опыте, я чувствую себя как-то не по себе…
— Вы… вы?!..
— Да, представьте себе… Когда я оперирую над живым организмом, вскрываю различные полости и вынимаю органы; когда обнажаю белые нити нервов, пульсирующие артерии, упругие ткани мускулов; когда наблюдаю над извилинами и буграми в мозговом веществе вскрытого черепа, тогда для меня все просто и ясно, — и нет места для сомнений и колебаний… Но когда соприкасаешься с темной областью человеческой психики, с загадочными функциями и процессами его внутреннего существа, то наталкиваешься на такие неожиданности, на столь необычайные факты, что начинаешь сомневаться во всем, чувствуешь себя окончательно выбитым из колеи, и надолго теряешь душевное равновесие и спокойствие… Такое именно действие оказал на меня эксперимент Попова, ближайшим ассистентом которого пришлось быть мне…
Профессор умолк и задумчиво опустил голову, неподвижным взором следя за догорающими углями в камине, возле которого мы пристроились.
— От ваших слов веет чем-то мистическим, — проговорила Анна Андреевна. — Уж не расскажете ли вы нам об этом ужасном эксперименте, который произвел на вас такое сильное впечатление?
— Мне не хотелось бы оживлять воспоминания об этом жестоком опыте, — тихо сказал профессор. — Но, зная вашу любовь и тяготение ко всему таинственному и потустороннему, я согласен снова пережить те кошмарные минуты. Тем более, что и для вас, — обратился он ко мне, — это может представить некоторый интерес…
II
— Это было лет десять тому назад, когда я занимал кафедру физиологии в Н. университете. Из всех коллег я наиболее близко сошелся с Поповым, психиатром, директором собственной санатории.
Нас сблизила друг с другом сначала просто симпатия, как это бывает обычно, а затем — общее тяготение, общий интерес к некоторым научным проблемам, в частности, к вопросу о психической жизни человека.
Должен сказать, что взгляды наши были диаметрально противоположны. В то время, как я стоял на чисто физиологической точке зрения, считая душевную жизнь человека функцией его физического организма, Попов непоколебимо держался того мнения, что человек обладает еще чем-то, независимым от физического тела, хотя и находящимся в постоянной связи с ним.
Называйте это, как хотите, — говорил он мне, — словами и терминами вы не измените сути дела. Это второе человеческое тело столь же материально, как и физическое, хотя и построено из материи иного рода и состава, чем нам известная. Оно так тесно скованно с физическим организмом, что самостоятельную его деятельность можно установить лишь в те моменты, когда связь эта ослабевает.
— Ни один физиолог не может согласиться с вами, — возражал я. — Хотя многие процессы в человеческом организме представляются еще загадочными для нас, но у нас есть бесчисленные доказательства того, что вся психическая жизнь является продуктом мозговой деятельности… Вам, как психиатру, следует знать лучше кого-либо иного, что малейшее повреждение мозга ведет к тяжелым психическим расстройствам и душевным заболеваниям.