— Но я же люблю, я люблю ее, — повторял он себе и чувствовал, что не ошибается. — Она явилась для меня спасением, когда я заживо разлагался и был на краю окончательной гибели… Но я… чем был я для неё?
На этот вопрос он не мог найти удовлетворительного ответа… Ему казалось теперь, что она поступала тогда, лишь бессознательно и слепо повинуясь импульсам планетных влияний, и что некрасиво и неблагородно было с его стороны, так легко забыться, отдавшись первому порыву, и увлечь за собою в пропасть чистую прекрасную девушку, честно и просто доверившуюся ему… И с каждым днем становилось ему яснее, что она не могла любить, не любила и не любит его по-настоящему, и лишь внешние обстоятельства удерживают ее возле него и заставляют ее играть тяжелую комедию…
В каждом её слове, в каждом взгляде и движении находил он теперь подтверждение этому, и удивлялся лишь тому, как искусно и последовательно играет она свою роль… И он радовался своей проницательности и гордился тем самообладанием, с которым он, зная уже и понимая все, ничем не выдавал себя, хотя и чувствовал, как все сильнее натягиваются и дрожат в предельном напряжении все струны его души по мере того, как он нечеловеческими усилиями воли старался сохранять внешнее спокойствие…
IV
Игнатьев все более погружался в анализ своих душевных переживаний, пока, наконец, не замкнулся окончательно в себе. Внешний мир и все окружающее сделались для него лишь призрачным фоном, на котором разыгрывалась его титаническая борьба с сокрушительными влияниями планетных сил.
Его восприимчивость обострилась настолько, что он мог уже ясно ощущать в себе импульсы раздражения против Нины Николаевны, нараставшие и скоплявшиеся в глубине его души. Но зная теперь, что все это является лишь продуктом космических воздействий, он всеми силами искоренял их, решив добиться победы ценою любых усилий.
С удовлетворением и гордостью мог он констатировать, что борьба его подвигается успешно, и что непрестанно крепнут и закаляются его душевные силы.
Наблюдая за каждым словом и движением жены, видя её лживость и притворство и чувствуя, как волны гнева и ненависти поднимаются в нем против этой женщины, он понимал, насколько прав был астролог, предсказывая ему «тяжелую семейную трагедию» в ближайшем будущем. Он сознавал, что прежде, не умея разобраться в своих переживаниях и не зная природы их, он давно обратился бы в их безвольную игрушку и дал бы волю своей злобе против Нины Николаевны… Но теперь, в сознательной борьбе противопоставляя им свою волю, он господствовал над собою — и с каждым днем утверждал это господство.
Нина Николаевна, со свойственной ей чуткостью и наблюдательностью, не могла не заметить перемены в поведении мужа и видела, что какая-то новая тяжесть угнетает его. Нередко сличалось, что целыми днями он не произносил ни одного слова, и временами ей становилось жутко оставаться с ним наедине. На все её ласковые и нежные попытки вызвать его на откровенность, которая могла бы облегчить его душу, он отстранял ее и цедил сквозь зубы непонятную фразу: «Оставь меня, я борюсь со звездами»…
Несмотря на все усилия, Нина Николаевна не могла понять смысла и значения этих загадочных слов, — но все её старания вырвать из него еще что-либо оставались бесплодными… И нередко мелькала у неё мысль о том, что тяжелые переживания помутили разум несчастного художника. Неподвижно сидя в кресле, с бессмысленно устремленным в пространство взором, пожелтевший и похудевший до неузнаваемости, он делался страшен, когда отрывался от своих размышлений и впивался в нее горящими безумными глазами. Она старалась теперь побольше времени проводить вне дома, чтобы реже испытывать это ужасное чувство страха и отвращения перед когда-то близким ей, а теперь совершенно чужим и далеким человеком, который борется со звездами.
Эта внутренняя борьба становилась для Игнатьева все легче, и он с удовлетворением чувствовал, что преодолел уже враждебную силу планет… Он отлично сознавал, что теперь предсказание астролога не может уже исполниться, потому что рассчитанные влияния сокрушены уже могучими усилиями его воли… Он ощущал, как слабеют и разрываются нити, связывавшие его с Ниной, как все дальше отодвигается от него эта лживая притворщица, и как его охватывает полное равнодушие к ней, к себе, ко всему миру… Отныне никакая внешняя сила не в состоянии толкнуть его на какой-либо поступок, и лишь мотивы, рожденные в глубине его бессмертной индивидуальности, могут руководить им в будущем…