Проблема заключалась не только в том, как мне сбежать. Так или иначе, мне, наверное, удалось бы уйти от этого головореза. Но были Дитрихи. Я не мог оставить их в руках Грегориуса.
Все, что я решил сделать, должно сработать в первый раз, потому что второго шанса не было.
Мысленно я проверил, что у меня было, что я мог бы использовать в качестве оружия против бандита позади меня. Несколько мексиканских монет. Платок и кошелек в одном набедренном кармане.
А в другом - складной нож Луиса Апарисио. Этого должно было быть достаточно, потому что это все, что у меня было.
Я прошел по длинной грунтовой полосе почти двести ярдов. Затем я повернулся и пошел обратно по широкой дуге, так что, незаметно для него, мне удалось провести большого ацтека между нами и Learjet.
К этому времени солнце было почти прямо над головой, и дневная жара посылала мерцающие волны, отражающиеся вверх от голой земли. Я остановился позади самолета и достал носовой платок, вытирая пот со лба. Когда я снова двинулся дальше, меня окликнул боевик. "Привет! Вы уронили свой бумажник.
Я остановился и обернулся. Мой кошелек лежал на земле, куда я специально уронил его, когда достал носовой платок.
«Я так и сделал», - сказал я, изображая удивление. "Благодаря." Случайно я вернулся и поднял его. Бандит не двинулся с места. Он стоял у крыла «Ацтеков», вне поля зрения никого в «Лирджете», а теперь я был всего в десяти футах от него. Он был либо слишком дерзок, либо слишком беспечен, чтобы отступить.
Все еще глядя на него, я сунул бумажник в другой набедренный карман и сомкнул пальцы на рукоятке ножа Луиса Апарисио. Я вынул руку из кармана, мое тело прикрыло руку от стрелка. Нажав маленькую кнопку на рукоятке, я почувствовал, как шестидюймовое лезвие выскочило из рукояти и встало на место. Я повернул нож в руке, схватив лезвие в метательной позиции. Я начал отворачиваться от стрелка, а потом внезапно повернулся назад. Моя рука поднялась, и моя рука рванулась вперед. Нож выпал из моей руки прежде, чем он понял, что происходит.
Лезвие попало ему в горло чуть выше точки соединения ключиц. Он ахнул. Обе руки поднялись к его горлу. Я бросился на него, схватив его за колени и повалил на землю. Подняв руку, я схватился за рукоять ножа, но его руки уже были там, поэтому я оборачиваюсь
Я сжал его руки в кулаке и резко дернул.
Кровь хлынула из разорванной плоти и хрящей его тяжелой шеи. Его рябое лицо было всего в нескольких дюймах от моего, его глаза смотрели на меня с безмолвной отчаянной ненавистью. Затем его руки упали, и все его тело расслабилось.
Я села на корточки, кровь на моих руках была похожа на липкий малиновый лосьон. Я осторожно вытер руки тканью его куртки. Я набрал горсть песка и соскреб все, что осталось.
Наконец, я полез в его куртку за пистолетом, который он так глупо носил под мышкой, а не в кулаке, готовый выстрелить.
Я вытащил оружие - огромный револьвер «Смит и Вессон» 44 калибра «Магнум». Это огромный пистолет, созданный специально для того, чтобы обеспечивать точность и поражающую силу даже на расстоянии. Это действительно слишком много оружия, чтобы носить его с собой. Только понты уложили бы один.
Держа в руке пистолет за спиной, я поднялся и быстро прошел вокруг ацтеков к Learjet. Я поднялся по ступенькам в каюту.
Грегориус первым увидел меня.
«Ах, Ник», - сказал он с холодной улыбкой на лице. "Вы приняли решение".
«Да», - сказал я. Я вытащил из-за спины тяжелый магнум и наставил на него. "Да."
Улыбка соскользнула с лица Грегориуса. «Ты ошибаешься, Ник. Тебе это не сойдет с рук. Не здесь."
«Возможно». Я посмотрел на Сьюзен Дитрих. «Снаружи», - приказал я.
Дорис подняла пистолет и приставила его к голове Сьюзен. «Ты просто сиди спокойно, милый», - сказала она своим резким тонким голосом. Моя рука немного сдвинулась, и мой палец нажал на курок. Тяжелая пуля магнума 44-го калибра ударила Дорис обратно о переборку, оторвав половину ее головы взрывом белой кости, серого мозгового вещества и красной хлынувшей крови.
Сьюзан прижала руки ко рту. В ее глазах отражалась болезнь, которую она чувствовала.
"За пределами!" - резко сказал я ей.
Она встала. «А что насчет моего отца?»
Я посмотрел на то место, где Дитрих лежал, растянувшись в одном из больших кожаных кресел, которые были полностью откинуты. Старик был без сознания.