О 1910 годе АА рассказывала легко и плавно. Сказала, что о 1912 годе — о путешествии в Италию — она не могла бы рассказать так плавно. Задумалась на несколько секунд. "Не знаю почему… Должно быть, мы уже не так близки были друг другу. Я, вероятно, дальше от Николая Степановича была…"
Разговор перекинулся на тему о чопорности и торжественности Николая Степановича. АА утверждает, что он совершенно не был таким на самом деле. Говорит, что до замужества она, пожалуй, тоже так думала. Но она была приятно удивлена, когда после замужества увидела действительный облик Николая Степановича — его необычайную простоту, его "детскость" (мое выражение), его любовь к самым непринужденным играм; АА, улыбнувшись, вспомнила такой случай:
Однажды, в 1910 году, в Париже, она увидела бегущую за кем-то толпу, и в ней — Николая Степановича. Когда она спросила его, зачем и он бежал, он ответил ей, что ему было по пути и так — скорее, поэтому он и побежал вместе с толпой. И АА добавила: "Вы понимаете, что такой образ Николая Степановича — бегущего за толпой ради развлечения — немножко не согласуется с представлением о монокле, о цилиндре и о чопорности — с тем образом, какой остался в памяти мало знавших его людей…"
Так в разговорах о Николае Степановиче и о работе прошел вечер. Около 10 часов АА попросила меня позвонить Пунину и спросить, кончилось ли у него заседание? Я исполнил ее просьбу. Подошла А. Е. Пунина и сказала, что еще не кончилось, и обещала позвонить, когда заседание кончится.
Минут через 10 Пунин позвонил. АА поговорила с ним, сказала, что придет минут через 10. Но еще около получаса оставалась у меня, продолжая разговаривать. Межу прочим, имея в виду вчерашний разговор с М. Фроманом (он — секретарь Союза поэтов), я сказал АА, что ее хотят пригласить выступать на вечере, устраиваемом в пользу Союза поэтов. АА сказала очень тихо, что она не будет выступать… Во-первых, она себя не настолько хорошо чувствует, чтобы выступать, а во-вторых, потому что — да это я и знаю — она вообще считает, что не дело поэта читать стихи на вечерах… Она и раньше всегда так думала и говорила, а теперь окончательно утвердилась в этом решении, и больше никогда выступать не будет. Я пытался убедить АА в противоположном, но не мог, ясно сознавая, что ей действительно сейчас выступать не нужно. АА добавила: "Есть люди, ищущие славы. А есть и такие, которые ищут забвения. Вы сами должны понять, к чему я могу стремиться сейчас".
…АА собралась уходить. Я сложил все мои материалы, и АА ждала меня. Вышли на улицу. Очень скользко сегодня. Я предложил АА руку. "Не стоит на трамвае ехать, здесь ведь недалеко…" Я ответил: "Не стоит. Пойдемте пешком".
Шли — говорили о Шилейко. Потом я спросил ее о моих родителях. АА, улыбнувшись, заметила, что, вероятно, ее за крокодила приняли — вышли на нее посмотреть. Спускались с Симеоновского моста — ледяная дорожка… АА шаловливо — а вернее, по необходимости — скользнула по ней… Проходили по Симеоновской… В витрине, там, где прежде были выставлены косметические принадлежности — теперь бутылки: вино, водка… "Господи!.. И здесь бутылки…" АА рассказала, что когда она возвращается по вечерам в 31-м номере домой, трамвай всегда полон пьяными и запах алкоголя просто невыносим… Дошли до Литейного, прошли в Шереметевский дом… Я поднялся с АА, ждал ее в передней. Она вынесла мне две книжки — "Маленькие поэмы в прозе" Бодлера и статью Т. Готье о Бодлере. Показала, на что обратить внимание, дала их мне. Я попрощался, ушел. Было около 11 часов вечера.
8.11.1925
Днем был у М. К. Грюнвальд, чтобы получить ее воспоминания о Николае Степановиче. Она очень плохо помнит и почти ничего не рассказала. Пришел от нее с позорной зубной болью. Позвонил А. Е. Пуниной, поздравил ее с днем рождения Иринки, сказал, что не приду, не совсем здоров. Часа через полтора мне позвонила АА — узнать в чем дело. Подняла к телефонной трубке Иринку, и та пролепетала мне что-то в телефон. Потом я рассказал АА о моем визите к Грюнвальд. "Спокойной ночи…" — "Спокойной ночи, АА".
9.11.1925. Понедельник
В 10 часов вечера мне звонил Пунин. Сказал, что АА дома — в Мр. дв., у него не была сегодня, потому что опять больна. Присылала к нему Маню. Но — завтра собирается прийти.
10.11.1925. Вторник
Утром я звонил Пунину. Спрашивал — не зайти ли мне к АА… В два часа он мне по телефону сказал: "Я придумал предлог, чтобы Вам зайти к АА: скажите ей, что я нашел композицию Марата и Кордэ работы Давида, что она находится у меня, и АА может ее видеть, если придет". Сказал, что В. К. Шилейко сегодня уезжает в Москву.
Я пошел к АА. Открыла мне дверь — она. Но я в первую секунду даже не узнал ее: на ней был белый свитер, поверх него какая-то толстая кацавейка, безобразившая фигуру. И все-таки ей в этом одеянии холодно: такой холод в квартире! А на улице только 1-2° мороза. Прошла в комнату, закрыла дверь к Шилейко, и я вошел, не раздеваясь. Сел к столу. На столе разложены книги, записки — вся работа по Николаю Степановичу. АА перед моим приходом работала.
Прочитал ей бессвязные воспоминания Грюнвальд и ушел.
В большой комнате лаял Шилейко. В маленькой — лаял Тап, и в кухне ворошилась Маня…
Вечером я был у С. Г. Каплун. Та рассказывала свои воспоминания о Николае Степановиче. Едва пришел домой, мне позвонила АА. Я ей рассказал содержание воспоминаний Каплун.
Шилейко, озорничая, произносит эпиграммы на всех, главным образом, на Голлербаха, которого терпеть не может. Одна-две из его собрания эпиграмм — относятся к АА.
АА и Шилейко для Тапа сочинили шуточную азбуку — по две строки на каждую букву.
11.11.1925
В 6 часов вечера — я у АА в Ш. д. Она спала в кабинете. Я поиграл несколько минут с Иринкой, а потом пошел ее будить. Зажег свет, АА лежала на диване под одеялом, под шубой: в комнате холодно. Стал ей рассказывать о воспоминаниях С. Г. Каплун. По поводу упоминаемых там миниатюр зашел разговор о персидских миниатюрах… АА и тут нашла повод острить, так что вошедший Пунин стал ее вразумлять: "Какую еще нужно революцию, чтоб Вы перестали острить?!". АА вскочила с дивана, подошла к столу, просила Пунина показать мне фотографии персидских миниатюр. Рассматривали; АА: "Они не красивы, но они замечательны" (подчеркнув последнее слово).
Вспомнила в разговоре об Н. С. вечер Блока в Малом театре в 21 году, когда Чуковский читал доклад о Блоке. Блок, только что вернувшийся из Москвы, был совсем уже болен, выглядел очень плохо… Но театр был переполнен, и публика с исключительным энтузиазмом приветствовала Блока.
АА шутила по поводу "девушек", удивлявшихся в 1921 году воспитанности Николая Степановича. "Они никогда не видели вежливых людей! И до сих пор они удивляются Лозинскому: им странной кажется его воспитанность. Они недоумевают: что он, нарочно такой? неужели нарочно так держится?!".
АА говорила о Бодлере. О том, как много она еще нашла. Даже огорчилась за Николая Степановича. Мы спорили…
Я спросил: "Ну, а что Шилейко говорит?".
АА: "Он? Он называет меня "le grand procurateur"… Вы ведь знаете, он не любит стихов Гумилева…"
О Давиде говорили. Пунин "из шика" собирает библиографию по Давиду.
Была у Замятина. Читала статью о пролетарских поэтах с интересным окончанием.
12.11.1925
Сегодня не была в Шер. доме. В 7 1/2 пришел к ней в Мр. дв. Она в фуфайке, чувствует себя плохо — лежала. Призналась, что не совсем здорова. Сели к столу. Шилейко не было дома. Я думал, что он уехал в Москву, спросил. Ответила: "Нет!.. Не уехал и совсем не собирается ехать!" На столе — работа по Н. Г. — книги, листки с записями. Все время говорили о работе. Читала мне переводы Анненского (из "Тихих песен"), читала вслух Бодлера. Сравнивала со стихами Н. Г. и посвящала меня в свои изыскания. Несколько мест у Бодлера, схожих с другими поэтами. АА их не записала: "Я Бодлером занимаюсь…" (т. е. — а не другими).