"Тихие песни". Анненский. Блок. Двойник и дом Шухардиной. "Заблуд. Трамвай".
Мериме и Анненский, "так любит мать и лишь больных детей". Рабле — поющие бутылки. Прочла все переводы Анненского. Прочла всего Готье, Леконта де Лилля, Виньи и др. "Fleurs du mal". Парижские картинки — нет ничего. Викерман, Старая медаль, Блок, Гумилев, перефразировка. Это тоже общее место?! Друг, Надсон. Разговор с душой — довольно обычно, но у Бодлера — это особенно остро.
Скоро пришел Шилейко. Сел в большой комнате к столу — заниматься. Я попрощался и ушел.
14.11.1925
Я у К. И. Чуковского. Я переписывал… Он отрывался от своей работы, давал пояснения.
Рассказал такой случай: "Николай Степанович должен был редактировать собрание сочинений А. К. Толстого… Гумилев, большой поэт, был в то же время совершенно неспособен к прозе, в частности, к какой бы то ни было историко-литературной работе. Я не знаю ни одного поэта, кроме, впрочем, Анны Ахматовой, который был бы более неспособен к такой работе". (При упоминании об Ахматовой я едва сдержал улыбку. Чуковский, вероятно, ничего не знает о работе АА по Пушкину, по Н. С.!) "Когда собрание было им проредактировано, он дал его мне на просмотр"… Дальше Чуковский рассказал, как ужасно оно было отредактировано. Некоторые стихотворения были помечены датой немыслимой, потому что Толстой за два года до этих дат умер. Чуковский говорит, что все ошибки такие он исправил и при встрече сказал о них Николаю Степановичу…. Тот сделал сердитое лицо и сказал: "Да… Я очень плохой прозаик… Но я в тысячу раз лучше Вас пишу стихи!". Оба рассмеялись, а потом Николай Степанович благодарил Чуковского за "спасение".
Из других рассказов Чуковского выяснилось, что Николай Степанович недолюбливал Н. Лернера, относился к нему скептически.
Я польстил Чуковскому, сказав, что его сообщения будут мне очень ценны, потому что самыми близкими Николаю Степановичу людьми в последние годы были Лозинский и он. Чуковский честно ответил: "Я нисколько не претендую на какую бы то ни было близость или дружбу с Николаем Степановичем… Нет… Это было бы совершенно неверно… Наши встречи были чисто "физические"… Мне очень много приходилось с ним встречаться и разговаривать, много ходили вместе. Но это и все…".
Я просидел у Чуковского часа три, делая выписки из "Чукоккалы". К нему пришел Ю. Тынянов, потом Чуковский обедал (предлагал и мне), потом встал, оделся и пошел в столовую разговаривать и пить чай.
К нему забегали дети — его и чужая девочка. Тогда он орал благим матом, потрясая стены и окна, орал, желая походить на ребенка, но походя на быка.
Пел, декламировал, кричал — дурачась. В квартире стоял звон, гам, шум; бегали, смеялись и пищали дети, раздавались телефонные звонки, входили и уходили жена, горничная и прочие, и все покрывал верблюжий рев Чуковского.
Впечатление сумбура! Жена его была очень неприятно удивлена тем, что он дал мне "все" (!) выписать из "Чукоккалы": "Неужели он Вам все дал?!" — и потом ушла в столовую и я слышал еще ее голос: она говорила Тынянову, кажется: "Неужели он ему все дает?!"… Она, видимо, хочет приберечь все это для своих детей!
Я пришел домой. В половине седьмого мне позвонила АА и я ей рассказал свое впечатление от Чуковского. АА пригласила меня к себе. И в 7 часов я был у нее в Ш. д.
Пунин работал в спальне, я сидел с АА в кабинете — она за столом в кресле, а я на стуле сбоку, против нее.
АА читала все, что я выписал из Чукоккалы. Говорили. АА была обрадована отношением Чуковского… она воздала ему должное (правда, только должное. АА его не слишком любит, имея в виду всю литературную карьеру и все его многочисленные недостатки). Но на мою просьбу рассказать о них подробнее, АА сказала, что это никому пользы никакой не принесет, и что рассказывать о недостатках человека — не большая заслуга.
Улыбнулась, услышав о мнении Чуковского по поводу ее "полной и исключительной неспособности к историко-литературной работе". Рассказала, на чем основано такое его мнение. Когда-то несколько лет тому назад, ей поручили редактировать Некрасова для народного издания. Она с этим не торопилась, а Чуковский, узнав и испугавшись, что у него отняли что-то ему принадлежащее (как же — ведь Некрасов!) стал хлопотать, чтоб эту работу передали ему. Бегал к Щеголеву, к другим… Работа была передана ему.
А тут АА уже не могла не сострить (правда, с какой-то виновато-конфузливой дерзостью): "Из этой работы ничего не вышло, кроме того, что Чуковский получил за нее деньги".
О Чуковском АА вспоминала еще:
В 21 году Чуковский приходил к ней и просил стихи для "Литературной газеты"… Она не могла дать ничего. Во-первых, была в очень плохом душевном состоянии ("была злая"), во-вторых, действительно, у нее не было стихов ("физически" не было). Как-то после этого случая встретившись с ней у Наппельбаумов, Чуковский встал в позу — величественную и героическую — и сказал ей: "Вы ничего не дали для "Литературной газеты"! Это Вам припомнится!". АА с усмешкой добавила: "Подумайте, какая трусость с моей стороны! Я не дала стихов в т а к о е издание!".
О Чуковском АА говорила еще, что он действительно справедливо поступал в отношении к Николаю Степановичу — так, он, как и она, не дал ничего в журнал, в котором печаталась статья Блока "Без божества, без вдохновенья"; АА знает, что Чуковский возмущался печатанию этой статьи и уговаривал ее не печатать.
АА вполне верит словам Чуковского, что он уговорил Блока выкинуть из этой статьи места наиболее обидные для Николая Степановича.
В альбоме Чукоккала вклеена вырезка из газеты:
ГАТИРАПАК
литературно-художественный кружок
в среду 8 марта в 9.30 — 34-е очередное собрание
вечер
АННЫ АХМАТОВОЙ
поэты Познер и Струве прочтут стихи из книги Ахматовой
Вход 50 сант. (участ. в расходах)
Помета рукой Чуковского: "1922".
В альбоме "Чукоккала" имеется только один автограф АА. На стр. 239 написано стихотворение: "Чем хуже этот век предшествующих… Разве…" Под стихотворением подпись АА и дата — 11 янв. 1920 г.
Исчерпав тему о Чуковском, АА перешла опять к теме о Николае Степановиче в связи с какой-то статьей, в которой говорится о том, что Николай Степанович обращался к меценатам.
Николай Степанович никогда не имел дела с меценатами, и никогда к ним не обращался: "Путь конквистадоров" он издал на свои деньги (см. воспоминания матери — А. И. Гумилевой), "Сириус" — тоже на последние свои; "Романтические цветы" — на свои. "Жемчуга" взял "Скорпион" — даром. (Николай Степанович ничего не получил за Жемчуга".)
"Чужое небо" издавал сам. За "Эмали и камеи" — он получил 300 рублей, проработав над ними год. "Колчан" — сам.
АА помнит, как было с "Колчаном".
Кожебаткин (издатель "Альциона" — Москва) приехал в Царское Село к ней просить у нее сборник. Это было зимой 15 — 16 (вернее, осенью 15 г.). В это время выходило третье или четвертое (кажется, третье) издание "Четок". АА сказала ему, что всегда предпочитает издавать сама, и кроме того, у нее нет материала на сборник ("Белая стая" еще не была готова). Во время разговора Николай Степанович спустился из своей находившейся во втором этаже комнаты к ней. Кожебаткин предложил взять у него "Колчан" (об издании которого Николай Степанович уже начал хлопотать). Николай Степанович согласился и предложил ему издать также "Горный ключ" Лозинского, "Облака" Г. Адамовича и книгу К. Иванова (АА, кажется, назвала — "Горница". Не помню). Кожебаткин для видимости согласился. А потом рассказывал всюду, что Гумилев подсовывает ему разных не известных в Москве авторов…