В "Бродячей собаке" (началось оно кажется с 1 января 1912 г.) АА бывала только до начала войны, а после начала была только раз — когда Николай Степанович приезжал с фронта и его чествовали (он с "Георгием" уже приезжал).
В "Привале комедиантов" АА вообще не бывала.
Говорили опять о статье в газете "Дни" от 15 ноября 1925 г. (см. раньше).
…Petropolis'а вечер — что надо деньги послать в Бежецк (АА сказала Николаю Степановичу, что поэтому соглашается выступить. Ему было неприятно.).
О визите Г. Иванова на Фонтанку.
По какому-то поводу речь зашла о Тютчеве. Я взял со стола Тютчева, дал АА. Поговорили о нем, а потом, когда иссяк разговор, стали шутя гадать по Тютчеву. АА загадывала на себя, на меня, я делал то же. Мы острили и шутили. Против одной из открытых таким образом строф АА написала сегодняшнее число…
5.12.1925. Суббота
В 5 часов я пришел к АА в Мр. дв. Она лежала. В кресле у постели сидел, и разговаривали. У АА хороший метод: увидеть какое-нибудь открытие во сне, а проснувшись, разобраться в нем и убедиться, что оно совершенно правильно.
АА открыла сегодня, что в "Последнем придворном поэте" Николай Степанович говорит об Анненском. И нашла одинаковые места в "Письмах о русской поэзии", в стихотворении "Памяти Анненского" и в "Последнем придворном поэте". Всюду, где возникал у Николая Степановича образ Анненского, возникали и предметы, связанные в памяти Николая Степановича с ним. И АА убедилась, что у Николая Степановича существуют какие-то "пучки" — так мысль об Анненском вызывает в нем мысль о бюсте Эврипида, о Леконте де Лилле, то есть о разговорах с Анненским и об обстановке его комнаты и т. д.
"У Николая Степановича есть что-то звериное: по запаху вещи узнает хозяина".
АА думает, что на изучение, на чтение, на знание Леконта де Лилля Николая Степановича натолкнул Анненский.
Николай Степанович иногда, когда пишет об Анненском, пишет в его стиле (см. "Письма о русской поэзии", но не о "Кипарисовом ларце").
Говорили о методе Николая Степановича — теперь уже совершенно ясен этот метод. И он одинаков как по отношению к произведениям Николая Степановича "от жизни", и по отношению к произведениям Николая Степановича "от книг".
Но — АА начинает это подозревать — может быть, этот метод не есть привилегия Николая Степановича, а — свойствен вообще всем поэтам? АА про себя знает, что у нее такого метода нет, но, может быть, про себя трудно сказать? Может быть, это происходит совершенно бессознательно и какой-нибудь исследователь сумеет и в АА найти тот же метод? А если это так — тем легче доказывать: тогда можно говорить об этом методе у Николая Степановича, как о частном случае. Вообще же эти вопросы принадлежат к области психологии творчества.
Мы долго говорили на эту тему. А потом АА стала читать мне письма И. Анненского к Маковскому. Из них видно, что В. Иванова Анненский впервые прочитал в 1909 г. "Ох, труден", — пишет Анненский. АА думает, что на чтение новых поэтов — например, таких, как Кузмин, Потемкин и т. д., Анненского натолкнул Николай Степанович. Вероятно, он приносил ему книги и вел с Анненским по этому поводу беседы. Вообще же для АА несомненно, что общение Николая Степановича с Анненским приводило к влиянию как первого на второго, так и второго на первого — влиянию и в жизни, и в творчестве.
Между прочим, АА обратила мое внимание на слова Анненского о переводах с французского М. Волошина. Анненский цитирует отрывки, которыми показывается полнейшее незнание Волошиным французского языка. Это забавно, если вспомнить апломб Волошина и мнение о нем в кружке его приверженцев как о знатоке французского языка и литературы!
Говорим о Вячеславе Иванове. Когда в 11 году АА с Николаем Степановичем вернулись из Слепнево (собственно, из Москвы), то враждебное отношение Вяч. Иванова к Николаю Степановичу и Николая Степановича к Вяч. Иванову уже не вызывало недоумений (вспомните письмо В. Иванова). Но АА еще не ясно, почему в начале 11 года, когда Николай Степанович вернулся из Африки, Вяч. Иванов так окрысился на Николая Степановича.
К 7 часам АА обещала быть в Шер. доме. Я вышел на улицу и подождал АА, пока она оделась и вышла. Вместе пошли в Ш. д.
Говорили о культурности и некультурности поэта — АА вспомнила как пример прекрасного, хотя и некультурного поэта — Виллона.
АА не любит, чтоб ее вели под руку, и обычно идет отдельно. Но сегодня, проходя мимо Инженерного замка, АА вдруг сказала: "Руку… хочет руку!..". Я улыбнулся и спросил — почему такое желание? Оказывается, у АА такая слабость, что она уже устала и ей трудно идти. Мимо Инженерного замка свернули на Фонтанку и шли по Фонтанке, говоря о Лозинском. Он неудачник. Это не вызывает никаких сомнений. А между тем в те годы — в годы 1-го Цеха — все возлагали на него большие надежды. Он был культурнее всех, он был знаток литературы, он окончил два факультета (юридический и историко-филологический), он был блестящим, остроумным. И он несчастен, конечно, он неудачник теперь… И — уже на Симеоновском мосту — АА заговорила о том, что раньше, по-видимому, в глубине души Лозинского пряталось по углам это темное. Но никто не мог угадать его за блестящей внешностью Лозинского… И сам он, вероятно, тоже не угадывал. А вот эти годы сделали свое дело: АА обеими руками сделала жест и заговорила о прятавшемся по углам, а теперь, как проказа", вылезшем наружу… И добавила: "Бедный Лозинька!" (так они звали друг друга за глаза: "Шилей", "Гум" и "Лозинька").
И АА вспомнила о том, как в "Аполлоне" (куда ввел его Николай Степанович) Лозинский был так же всем необходим, так же часто упоминался, как в годы "Всемирной литературы" А. Н. Тихонов. Люди, встречаясь друг с другом, прежде всего говорили: "А что Александр Николаевич? Вернулся из Москвы? Что он сказал? Это надо Александру Николаевичу…" — и т. д. А кто его вспоминает теперь?.. Говорили о стихах Шведе, "которые нужно в баночку заспиртовать" и хранить, хранить — так они недопустимо плохи.
У дверей Ш. д. я поцеловал АА руку и пошел домой.
Слабость. Обострение.
6.12.1925
В 3 часа я пришел к АА в Мр. дв. АА в черном шелковом платье сидела в маленьком, низком кресле, поставив ноги на маленькую скамеечку, и топила печку. Маня к ней сегодня не приходила. Я хотел освободить АА от этого занятия, но она сказала, что топить печку занятие и хорошее, и приятное, и она с удовольствием это делает. Я сел к печке. Лампа стояла на туалетном столике, рядом с АА, а от печки тянулся жар, и красные отблески играли на бледности лица АА.
Мы говорили о работе… Разговор прерывался минутами молчания, когда мы молча смотрели на красные угли, когда по очереди мешали их, когда думали, думали. "В вазах было томленье умирающих лилий…" — "Это стихотворение — об Анненском", — сказала АА. И стала мне доказывать, и доказала. Потом говорили о биографии Николая Степановича — о том, что мне надо учесть все масштабы. АА сказала, что, по ее мнению, для биографии Николая Степановича нужно самое большее 20 точных дат… "Как вы думаете…", — и АА спросила меня, на какое место я поставил бы Гумилева в историко-литературном плане? Между какими величинами? Я ответил, подумав: "Баратынский значительнее его…". АА наклонила голову и ответила утвердительно. Я продолжал: "Языков?.. Меньше…". — "А Дельвиг?" — спросила АА. Я не смог ответить на этот вопрос, и АА заговорила о применительном к Дельвигу масштабе биографии… Сколько точных дат для биографии Дельвига нам нужно? Дат 10 — не больше… Я стал спорить, что больше, и что больше надо и для Николая Степановича: надо дату свадьбы, дату рождения Левы… АА посмотрела на меня в упор и промолвила: "Я не знаю, когда Пушкин женился… И вы не знаете!". И добавила, что не знает также и точной даты, когда у Пушкина родились дети…