И говоря о Пушкине, АА в одной из своих фраз как-то по-детски воскликнула по поводу какого-то моего замечания: "Пушкин в тысячу раз больше и Шенье, и Байрона!".
Говорили о Блоке, и АА как образец лучших его стихов, восхищаясь и упиваясь ими, повторила несколько раз его превосходные строки: "Ты для других и муза... А для меня мученье и ад..." (четыре строки).
Цитировала и другие.
Говорили о Малларме. АА процитировала на память несколько мест (в одном из них была строка — в переводе: "ты, которая — живая, знаешь больше, чем знают мертвые..."). Его она считает прекрасным поэтом. Сказала — что "надо бы достать Малларме и почитать его — уделить ему один вечер".
Я спросил АА, любит ли она "Соловьиный сад". АА очень серьезно ответила, что очень не любит его. Почему? Отделалась шуткой: "В нем ослы, ослы... Слишком много ослов". Но дальше заговорила уже серьезно о том, что "Соловьиный сад" слишком символичен... и т. д.
Заканчивала свои слова так: "Но о т д е л ь н ы е строчки в нем превосходны!"... На мой вопрос о "Стихах о Прекрасной Даме" ответила, что очень любит их.
Вчера АА лежала в постели. С утра чувствовала себя плохо. Я возил ей обед из Шереметевского дома... Встала только к вечеру — в восемь часов, потому что к ней должны были прийти Рыбаковы.
АА очень хочется увидеть работу Никольского; но Щеголев, обещавший ей дать эту книгу (как давать и другие), уехал в Москву, а я ездил вчера в университетскую библиотеку, но не нашел этой книги...
АА тоскливо высчитывала — сколько дней уже едет Инна Эразмовна, где она сейчас и сколько дней еще ей осталось ехать.
Я спросил как бы невзначай: "А вы свои стихи пишете?". АА, слегка нахмурив брови, сделала вид, что не слышит, и, не ответив мне на вопрос, заговорила о другом.
АА лежит в постели весь день — нездорова, а на улице — кромешный дождь. Весь день с увлечением занималась сравнением Пушкина с Шенье.
Все время обращая большое внимание на словарь Пушкина, АА отыскивает все новые и новые слова, которыми Пушкин воспользовался у Шенье и которые перенесены им на русскую почву. Они — "как бы переводы". Сегодня АА составила список таких слов, включив в него, однако, только наиболее характерные примеры. В этом списке в числе других (всего двадцать — двадцать пять слов) — "пламенная ночь", "небрежный (в прежнем, потерянном теперь оттенке смысла — "небрежный локон", "небрежная рука" и т. п.), "стальная щетина", "роковой" (от fatal — тоже в прежнем оттенке смысла), "людское стадо" (в уничижительном смысле: ему соответствует у Шенье "troupeau humain"), "незнаемый" (точный перевод "ignor "), предмет (точный перевод "objet", употребляемый по типу — предмет чего-нибудь, например: "предмет любви". В современном языке его заменило в русском языке слово "объект"), "дитя" — когда оно употребляется в не соответствующем его прямому смыслу словосочетании — например, "дитя волны"...
Сильно акустированное отрицание "нет", начинающее стихотворение (например: "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем"), по мнению АА, принято Пушкиным от Шенье, в манере которого начинать стихотворения с "non". "Демон" — в смысле "гений" и т. д.
Нужна большая чуткость к слову, чтобы так улавливать все оттенки его смысла и замечать, какие из них утеряны. Например, АА о слове "ревнивый" говорит приблизительно так: "Это слово в то время не могло значить того же, что значит оно сейчас. Сказать сейчас "ревнивые одежды" — трудно. Что значит "ревнивые одежды"? Если могут быть "ревнивые одежды", то могут быть, например, и "наблюдательные одежды"! Я уверена, что Пушкин слово "ревнивые" употреблял в каком-то ином смысле, который нами теперь не ощущается"...
Заговорили о мастерстве, с каким Пушкин обновлял и обогащал русский язык. Я поставил вопрос: кто из современных поэтов так же, т. е. тем же методом, обновляет язык? АА неуверенно ответила: "Пастернак только этим и занимается — т а к, по крайней мере, про него говорят... Хлебников...". Я возразил, что Пастернак не углубляется в словарь, а работает только над синтаксисом и пр. А Хлебников — не трогал иных языков, а занимался изучением славянских и древнерусских корней...
АА не стала спорить со мной, и согласилась, что только Пушкин обладал такой тончайшей чуткостью к слову, и что только он умел превращать иностранное слово в чисто русское.
У меня мелькнула мысль о роли самой АА в области обновления русского языка, но я не решился и звука произнести, зная, какой поток негодования АА устремит на меня, если я заговорю о п о э т е Ахматовой... (Сколько бился я, сколько раз начинал разговор о стихах АА, о ее поэтических особенностях и т. д. И всегда с первых же слов встречал жесточайший отпор. АА хмурила брови, голос ее моментально приобретал звучание металла, и в глазах было такое непреодолимое неудовольствие, что я сразу же смущенно, как виноватый, умолкал.)
АА жаждет увидеть работу Никольского, о которой ей говорил Щеголев. Но сам Щеголев в отъезде, а домашние его этой работы не наши — я звонил им сегодня. Что сказано в этой работе о влиянии Шенье на Пушкина, АА безмерно интересует. Но вот АА сегодня высказывала свои мысли по поводу влияния Шенье на "Евгения Онегина". Попробую изложить их суть. Когда я достану работу Никольского (а он как раз "Онегиным" занимался) и АА прочтет эту работу, интересно будет сравнить заключения АА с заключениями Никольского. Тезис АА таков: все четыре главных действующих лица "Евгения Онегина" (Онегин, Ленский, Татьяна и сам Пушкин) — вопреки явному желанию Пушкина резко разграничить их типы (Онегин — байронического типа герой, Ленский чистейший романтик германского склада и т. д.) — носят в себе очень явные классические черты. И давая их характеристику, Пушкин непроизвольно включает в них классические элементы из Шенье и, вероятно ("вероятно" — потому что АА этого не знает), из других классиков.
Скажу лишь о Ленском (потому что АА обнаружила это сегодня — обнаружила с большой очевидностью). Описание могилы Ленского (глава 6, строфы XI, XII) в точности совпадет со стихотворением "Гроб юноши", а источник последнего элегия (?) Шенье.
Сходство последних еще яснее сквозит в варианте "Гроба юноши", напечатанном впервые в издании под редакцией Брюсова. (Там, например, упоминание о суеверных крестах, подразумевающее, что могила юноши, лежащая в стороне от тех могил с "суеверными крестами", не имеет креста. А почему эта могила без креста? У Пушкина на это нет ответа, ответ в Шенье, и Пушкин, сознавая неоправданность этих слов, выбрасывает их в окончательной редакции.)
Влияние Шенье на три остальные фигуры АА найдено раньше, и, кажется, у меня отмечено уже.
Сегодня в "Красной газете" помещена заметка Модзалевского о пьесе "Пушкин и Дантес"; АА к ней неодобрительно отнеслась, потому что в ней Модзалевский хвалит пьесу, несмотря на то, что она ему явно не нравится. АА не видела этой пьесы, да и не хочет видеть, считая, что изображать самого Пушкина на сцене, как бы это ни было сделано вообще, а особенно так, как это сделано в этой пьесе, — кощунство. Но отзывы о пьесе АА слышала, и отзывы эти — неблагожелательны.
Между прочим: Данзас в пьесе почему-то заменен Соболевским. Чтоб публика не спутала Данзаса с Дантесом, что ли?
Пушкин сейчас завладел АА. Вот я разговариваю с ней. Вот на минуту вышел в другую комнату — зажечь примус, возвращаюсь — и вижу АА склоненной над томом брюсовского Пушкина и скользящий по странице карандаш. Я вошел — и АА отложила Пушкина в сторону, откинулась на подушку и продолжает со мной разговаривать... Но и за эту минуту АА успела найти новую жемчужинку — слово ли, образ ли или сравнение — и подчеркнула его.