- Да.
Пока Акакий писал, рыжие глазки его, постоянно подернутые туманцем или очарованные, прояснялись. Окончив, он документа не отдал, а отложил как что-то сомнительное, опасное. Посмотрел ясно и внимательно, а потом спросил - он никогда ничего не спрашивал, тем более так:
- Бенедикт Христианович, а зачем Вы это приказали? В Раю?
Бенедикт, прозванный когда-то Простофилей, врать умел не очень хорошо, разве что скрытничал. Сейчас требовалось солгать без подготовки.
- Понимаете, Акакий Акакиевич, это докладная из Преисподней.
Тот встопорщил бровки и приоткрыл рот, словно бы мысль на лету ловил, как собака муху.
- Мы их и раньше получали, да Вы не интересовались... Так вот, речь идет о покаянии одного великого грешника, надо передать наверх...
ах ты черт, мы же не писали золотом Нижайших Имен, он не поверит!
И - да - он не поверил. Врет Бенедикт, а стыдится Акакий.
- Неужели, Ваше превосходительство, мы имеем какие-то сношения с Адом?
- А что?! - окрысился столоначальник, - Разве на грешников не распространяется высшее милосердие? Или Вы хотите сидеть здесь и наслаждаться, пока они...
Акакий поглядел с укоризною снизу вверх:
- Но как же так?
Устыдившись, Бенедикт послал все к Дьяволу:
- Я солгал Вам, Акакий Акакиевич. Простите.
- Да?
- Это действительно докладная из Преисподней. В ней сказано, что некий грешник собирает силы для сокрушения Ада. Если докладная будет получена в этом виде, его душу превратят в прах и лишат разума.
- Но почему...
- Я велел вам написать другое - что этот грешник отказывается покинуть Ад и отрицает Чистилище...
- Что отрицает?
- ... а это о нем знают все. На наше счастье, этот донос не подписан. Я уничтожу оригинал, а в журнал занесу эту Вашу копию. Не беспокойтесь, это будет незаметно.
(я надеюсь)
- Но, Ваше превосходительство, почему докладные из Ада направляют в Рай? Неужели Господь...
У Акакия подходящих мыслей не осталось, а Бенедикт уставился на него в ужасе и глядел, глядел. Проясненные рыжие глазки стали подозрительными, потом озарились. Столоначальник, сам того не замечая, расхаживал туда-сюда, Акакий глядел снизу и постепенно оседал. Неужели он понял? Но тогда...
И знакомый жар наполнил плечи и грудь; столоначальник дышал, но недолго. Сухой жар кинулся в губы. Зачем, для чего, почему - Бенедикт нагнулся к подчиненному, немного сбоку и сзади, поцеловал его в висок. Тот вытаращил глаза и пробормотал: "Ваше превосходительство, что?", но столоначальник отступил, попятился. А Акакий говорил, говорил:
- Ваше, Ваше превос... Я Вам тогда не всю правду сказал.
Бенедикт не понял для чего он это говорит; Акакий выдержал паузу и не дождался ответа:
- Бенедикт Христианович! Я после смерти стал призраком. Я отнял шинель у генерала! Я угрожал будочнику. Я Вам солгал!
То, о чем твердит Акакий, больше не имеет значения.
Как и прежде, был вход-выход для всех, кроме него, по левую руку и далеко. Была маленькая дверца в глубине, которой пользовался только он сам. Бенедикт покинул канцелярию через эту дверь, в которой не было ничего волшебного.
***
Там, снаружи, был неподвижный более серый свет с розоватым мерцанием где-то вдали и низкие вихри пепла. Поверхность и здесь напоминает исписанный и плохо затертый бумажный лист. Направления не слишком важны. Кто бы и когда бы ни писал Ад на картинах, творит его созданным из отдельных кусков. Только Данте увидел в нем форму и движение - но у него был проводник. Как бы ни суетились грешные души, они остаются в неподвижности.
Цели у Бенедикта не было - мысль куда-то гнала, и он попытался уйти от нее пешком, как делывал это в юности. А мысль была очень проста и навязчива: "Если в Аду нет ни целей, ни времени, ни смысла - тогда житейские привычки, способы действия, прежние цели будут повторяться снова и снова, пока не прояснятся". Он подозревал, что знает, к чему относится эта самая мысль. Ад сберег его от понимания - кто-то летел навстречу - и сам он шел очень быстро, - встречный стал замедляться, и Бенедикт чуть было не столкнул его с дороги. Этот человек был так же высок и тощ, как и сам Бенедикт, но так и не запачкал белого одеяния и шапочки. "Йозеф, его зовут Йозеф, я вспомнил". Палачи обращаются друг к другу и упоминаются в документах (кроме докладных) только по именам; и оттого их имена теряют всякий смысл.
- Йозеф, здравствуйте!
Доктор поскользнулся на пепле, но на приветствие ответил:
- Здравствуйте. А я к Вам шел.
Он всегда был странноват, а речь его все-таки звучит нелепо, как если бы он специально сохранял подобие немецкого акцента. Вон как засиял, натолкнулся на брата по крови; да вот только крови никакой в нас больше нет... Бенедикт выразил любопытство, которого не было:
- Да?
Ах, энтузиаст! Даже в Аду противно видеть, как разумное вроде бы и даже аристократичное лицо расплывается ухмылкою идиота. Была бы в Аду влага, безумный доктор распустил бы слюни.
- Я поблагодарить Вас, Бенедикт! Те двое, кого Вы мне прислали...
- Никого я не посылал!
Скорее Ад заплачет, чем я начну снабжать тебя людьми! Врач эту мысль прочел и изобразил несуществующее удивление:
- Ну как же? Вот они, копии с Вашего прошения!
Бенедикт перехватил бумажки. Завизировано: Александр Терещенко и Нина Венгерова поступают в полное распоряжение доктора медицины Йозефа Такого-то.
- Спасибо Вам!
- Но как Вы смели - без моего ведома?! Это же дети...
Бенедикт снова дышал - выдыхал, а получались судороги.
- Тем лучше, тем лучше...
Доктор ручки потирает и мелко-мелко кланяется, чего ему по чину не положено. За ним ощущается бледно-золотой свет, а глаза, обычно серые, стали совсем прозрачным - так пишут взгляды святых. "Конечно же, без ведома, Простофиля, - очень заметно думал доктор Йозеф, - ты бы мне их не отдал; упустил, а я перехватил. Не твое, не твое!"
- Но в чем же дело, Бенедикт? То, что они дети - прекрасно, они здоровы.
"Ах ты гадина, - судорожно думал простофиля-столоначальник, - документ с печатью, теперь их не вытащить. Он их замучает"
- Но в чем же дело? Это московиты, просто копии людей, животные?
Пока Бенедикт выдыхал ужас, Йозеф успел сделать такой знакомый вид простофили - дескать, он поступает так, чтобы всем было хорошо, и не может понять, почему...
- Но Вы же сами их прогнали за непригодность, а нам они годятся.
Ужас Бенедикт выдохнул и повис в пустоте:
- Где они теперь?
- Не волнуйтесь, все строго добровольно. Мальчик занимается проблемами боли - ведь в палачи он не годится. А девочка хочет работать с голоданием.
- Так Вы, - задумчиво спросил Бенедикт. - Соблазнили их тем, что он смогут контролировать собственные тела?
- Само собой. Мальчик - членовредитель и мелкий мучитель, Вы сами это знаете. Девочка стремится изменить внешность к лучшему. Оба они самоубийцы.
- Тела их не слушались. Они их жестоко наказали. Все понятно.
- Естественно. И теперь они смогут контролировать и себя, и других! Они идеально подходят для такой работы.
- И Вы соблазнили их тем, что работа идеально им подходит, что они смогут уважать себя? Наша-то совсем не то, он скучали.
- Ну да, - Йозеф удивлялся дотошности и непонятливости Бенедикта, но тот все еще казался простофилей.
- Мерзавец, - склонил голову набок столоначальник. - Эти дурак и дура совсем не умеют страдать.
- Но это, - Йозеф превратился в такого уж разумницу (детей перехитрил!) и сказал властно и недоуменно. - Но это мне и нужно. Разве нет?
- Сволочь! Это мои служащие! - так сказал Бенедикт, стекая куда-то вниз.
- Эй! - в изумлении завопил Йозеф. - Вы же сами от них отказались! Эй!
Бенедикт не успел, носороги слишком велики и инертны. Пока он наступал на крыло, не аист, не журавль, но белая цапля шумно взлетела из-под копыта. Она уселась на самый длинный из рогов и нацелилась толстым клювом прямо в глаз.
"Пат" - решил Бенедикт.