В городе N. был старый гигантский собор и крошка-университет, возрожденный почти из праха. Где-то отроились новые доктора, им не нашлось корма на старом месте, и вот самые нетребовательные и немолодые полетели к N-ским купцам и архиепископу в надежде понравиться и прижиться там, заселили старый университет. Рой этот был пуглив, деятелен, сплочен и склочен. Попробовать здесь можно было надеяться, но не так чтобы сильно. Бенедикта увидели, документы его прочитали и не вернули сразу, так что надо было задержаться самое меньшее на ночь. Среди пожилых оказался почти старик, его что-то среди подписей заинтересовало: он ухватил бумагу покрепче, сверкнул наметанным глазом и решил ознакомиться с документом (не с Бенедиктом) получше.
Денег у просителя почти не было, и ночь он решил провести просто в городе и уснуть на паперти, когда устанет. Согревала его всего лишь кружка пива - хотя согреться пивом, не будучи вагантом, да еще в середине сентября, невозможно. Город был устроен так, что все его отнорки так или иначе приводили к собору. Ночь до восхода Луны была серой, сам собор был серым и булыжники мостовой - тоже. Ступени и паперть построили широко - у того, кто вступает в собор, должно быть время подумать, а для чего он это делает. Ночью паперть казалась много светлее стен, хотя камень был тот же самый. Паперть говорила: "Вступи, и я тебя остановлю! Дальше ты не пройдешь, как бы ни хотел, потому что собор принадлежит..." Но кому же? Итак, бледная паперть казалась опасной, а все окружение собора выглядело одновременно как каменный колодец и лабиринт. Еще до странствий своих Бенедикт привык просматривать пути отхода и соваться во всякие закоулки, другим людям бесполезные. Так он обошел собор, сделал более трех сотен шагов и вошел в отсек лабиринта, где должно было быть темно. Темноты, однако, не было, и свет просачивался откуда-то снизу. Что ж, этот город задержит странника - если философ не нужен здесь, продолжится очень медленная смерть, и свет подземного царства будет очень и очень кстати.
Бенедикт подошел поближе и разглядел, что чуда не было: просто он не заметил восхода Луны, в закоулках-колодцах было слишком темно. А Луна взошла и теперь стояла, золотая, чуть на ущербе, в маленькой квадратной лужице, вписываясь в нее, как если бы светило и вода пытались решить задачу о квадратуре круга. Бенедикт стоял так и смотрел вниз - он всегда пугался восхода огромной и рыжей Луны в небесах, его тревожило то ли медленное ее восхождение, то ли слишком четкие, как у обрезанной монеты, края, то ли слепые пятна... И тут подошло его будущее. Бенедикт услышал не шаги, а вот что:
- Видите, ледок.
Бенедикт шарахнулся, развернулся и увидел вроде бы очень крупного младенца - белобрысенького, с толстым брюшком и попкою, но младенец этот держал под мышкой какой-то тубус и шел, видимо, от жилья кого-то из крупных церковных - викария или архидьякона, может быть?
- Простите, я Вас напугал, - но виноватым голос не был - младенчик, кажется, веселился, но сдержанно.
- Я слушаю.
Это был тот, кто заинтересовался рекомендацией. Этот старик хотел протянуть руку к бенедиктову плечу, но прервал движение, так и не начав его.
- Не беспокойтесь. Я решил взять Вас - приходите утром.
- К кому?
- Ко мне. Я Людвиг Коль, библиотекарь. Вы не беспокойтесь, переночуете где-нибудь...
Бенедикт еще раз, прощаясь, поглядел на Луну и спросил:
- Но почему Вы решили взять меня?
- Потому что Ваши рекомендации подписал мой бывший однокашник. Ну, будет с Вас?
Бенедикт как-то подобострастно захихикал:
- Нет. Конечно, нет.
- Ну, Вы хотя бы умны...
Тут толстяк не утерпел и расхихикался сам:
- Умны и небездарны! Но не догадались, почему, да?
Бенедикт молча любопытствовал.
- Да просто потому, что Вы ни с кем здесь не связаны!
- Тогда понятно.
-Эх Вы, простофиля! Никак, умирать задумали?
Людвиг Коль кивнул головой и ушел. Бенедикт посетил его утром, да так и остался в библиотеке. Прижилось и прозвище - так что Бенедикт стал Простофилей еще до того, как подчинил себе факультет философии.
Вскоре одна сводница получила от некоего молодого преподавателя очень липучее прозвище Мадам Необходимость. Она захотела ответить тем же, но не придумала ничего стоящего; глядь - а новенького, то ли из-за общего впечатления сухости, тяжелой властности, тревожности и холодности, то ли из-за серой щетины уже называют Сатурном или Свинцовым Человеком. Появлялся он во владениях Необходимости крайне нерегулярно и держался как можно дальше от монахов, церковных служек, семинаристов и студентов. Но не требовал ничего постыдного или жесткого, и это устраивало и Мадам Необходимость, и ее подопечных.
И кто же он такой, наш Людвиг Коль, доктор философии? Тут Бенедикта ударило в голову и хорошенько встряхнуло: он увидел тот однотонный, скрывающий грани бледный свет, который для него всегда был связан с Людвигом, бодрствующим на рассвете. Людвиг - именно тот, к кому идеально подходят определения негативной теологии: он - книжный вор, но к наворованному сам не привязан; он спасал Вегенера, сомневаясь, что спасение тут возможно вообще; он во многом виновен, но вину эту считает обычной, а не из ряда вон выходящей; он весел, но не глумлив и не радостен. Легок и добр, но так, что не заподозришь, будто бы у него есть сердце. Людвиг сказал, что его душа стала стеклянной после перенесенных бедствий. Больше скажу - эта душа научилась не отбрасывать тени, распадаться и так уходить от преследования. Где он сейчас? В разуме какого-то философа, сочинителя - еще одного книжника? Не его ли приняли за Чеширского Кота? Прекрасно, если он мог распасться и ускользнуть из Ада - но мог и расточиться совершенно, исчезнуть... Что ж, я был тебе свинцовою рамой, стеклянный ты человек - а теперь прощай, и можешь забыть обо мне!
***
Мысли уходили в какое-то "туда", еще прижизненное, и высвечивалось в них то, что недосуг или опасно было замечать живому. Если даже Преисподняя так хорошо очищает разум, то каково тогда Чистилище?
Мысли ускользают, и остается пренеприятное ощущение, как после скверно принятой исповеди. Был грех - и нет греха? Нет, не так. Как если бы грех пожертвовал своей головкой, ее сорвали, а темные, бесформенные корни и бездны начинают шевелиться и расправляться, и ты назойливо с молитвою перебираешь четки, потому что постыдному твоему состоянию пока нет имени... Да, эта гадость очень удобна, она заставляет навязчиво каяться - но и совершить новый грех, чтобы понять, что происходит и какова душа твоя! Потому-то, а не только из чувства вины, Бенедикт по возможности избегал исповедей - они никогда не вычерпывают грех до дна - становится все хуже и хуже.
Белесый свет никак не исчезал из его разума, просто чуть изменил оттенок и стал немного резче. Противный у него был оттенок, мучительный. Это бывший егерь собирал лопатою то, что осталось от падре Элиа и собирал бульон с пола большой грязной шваброй, снова и снова, очень мерзко хлюпало - а голова Элиа в своей темноте все это слышала...
...
Еще при жизни Простофиля Бенедикт научился извлекать мелкие, но постоянные выгоды из служебного положения. Так что же у него есть сейчас? Людвиг - не его Крысолов. Есть еще тот ересиарх, которого они с Акакием пытались обелить и неизвестно чего этим добились. Этот победоносец - свет в разуме потух, и Бенедикта скривило от отвращения - он желает, видимо, чтобы к нему примыкали и жертвы, и палачи? Он хочет подготовить Ад к моменту Страшного Суда, вручить его Господу и развалить. Но тогда Преисподняя будет укреплена еще больше и не выпустит никого - может быть, она и не пожелает пасть? Что угодно, только не этот завоеватель! Бенедикт в странствиях своих видел многое, и много в чем повинен был этот грешный сокрушитель Ада.