А Знайка спала на боку, окруженная тремя котами. Васька все так же обнимал ее голову, Тиша устроился подмышкой и даже Мосей растянулся в ногах. Перед тем, как пустить разбойника в постель, бабушка вычистила его щеткой и похвалила - он принес большую мышь (если бы это был очередной птенец, она погрозила бы коту батогом). Знайка спала, иногда посапывала, но не шевелилась - хотя обычно к утру она запутывается в простынях, а однажды каким-то образом влезла в пододеяльник и подумала, что спит в сугробе.
***
Бенедикт попал в пустоту и держал ребенка за плечи, чтобы не исчезнуть. Оказалось, это больно, это вредно. Он отступил, но след его рук остался на плечах и на загривке девочки. Из-за него у бедняжки разболелась голова? Взрослая женщина - очевидно, мать испуганной девочки, сама была труслива. Кое-что видел Бенедикт внутренним зрением адского палача - между кожей и мышцами матери скопились слезы и превратились в соляную глазурь, уже довольно толстую. Мать любит все чистое, правильное, прекрасное, неизменное, особенно книги, а дочка своими вспышками, драками, странными интересами то и дело врывается в эту правильность, пугает мать, разбивает нечаянно ее глазурь (в этом доме говорят: "За нечаянно бьют отчаянно"). Дочь таскает домой гусениц, личинок, мышей и косиножек, разводит слизней и пиявок - это страшная тайна для дочки, но мать боится этих тварей как самых настоящих чудовищ. Дочь вся в кота - Бежит Мосей, в хвосте репей, несет домой мышей-чертей... Неугомонная девочка повреждает эту соляную скорлупу, и матери от того плохо. Сейчас женщина почувствовала, видимо, мертвенное присутствие и испугалась. Она беспомощна, она боится дочери, она боится того, что дочь умрет. Она собирается позвать на помощь собственную мать. Он, Бенедикт, может раздавить этот соляной панцирь и оставить от женщины мокрое место. Ее чувство опасности точно, как кошачьи усы - и женщина быстро уходит, не поняв того, что убегает - нет, она идет за помощью, как можно быстрее.
Зачем Бенедикту надо, чтобы женщина-соляной столп ушла? Девочке страшно, она не понимает, чего боится, и страх матери заставляет ее чувствовать себя виноватой. Маму пугать нельзя, ей будет больно.
Самой девочке очень больно. То горбатое насекомое, мертвая стрекоза, так и не родилось. Девочка не понимает, при чем тут стрекоза, но голова у нее болит из-за нее. Стрекоза привела в ее мир нелепую, жестокую, случайную смерть - ее рождение должно было стать величайшей удачей и для стрекозы, и для девочки (та еще никогда не видела появление имаго из личинки), но стало жутью, для которой не было слов. И теперь мертвая стрекоза ожила в ее голове и превратилась в смертоносный миф.
Девочка боялась, что стрекоза вырвется и разорвет ее, убьет ее старого кота. Режущие крылья шевелились в голове и делали разумное непонятным. Она действительно могла вырваться - Бенедикт часто видел такое в Аду, так случилось с Элиа - страх воплощается точно, буквально. У девочки действительно могла расколоться голова.
Тогда он подошел, сжал влажные, похолодевшие виски ребенка и не позволил стрекозе родиться. Тут же отступил, чтобы не причинить лишней боли.
Что ж, прощай, малышка-натуралист! Звери стали знаками, а твой Райский Сад погиб. Ты их все еще любишь, но больше никогда не пойдешь на охоту, не сделаешь ни чучела, ни препарата, иначе на волю вырвется хищная стрекоза. Ты немного менее виновна, чем другие дети, но и ты способна причинить смерть просто по детской беззаботности, как причиняешь боль матери. Ты виновата в том, что ты - ребенок (точно так же мальчик Бенедикт годами издевался над своим духовником), что дети растут слишком быстро, у них нет времени понять, что и почему они творят. Может быть, ты создашь бестиарий, но натуралистом тебе не быть!
Отступив, Бенедикт снова устроился в своем углу, стал очень похож на Людвига - когда тот в прежнем, поглощенном времени в полудреме наблюдал свой университет. Задремал и Бенедикт.
***
Девочку Знайкой больше никто не называл - прошло почти четыре года, а детские смыслы так легко поглощаются временем! Перестройка достигла если не своего расцвета, то апогея, и застопорилась. Бабушка не перенесла этого и умерла от сердечного приступа, одна, в огороде. Она обычно не говорила ничего ни о перестройке, ни о Горбачеве, но, кажется, знала о том, что на самом деле происходило до войны. Знала и молчала, а перед смертью ее что-то то ли возмутило, то ли оскорбило, и это было связано именно с прошлым. Незадолго до ее смерти погиб в лисьем капкане Васька, а после похорон ушел и не вернулся Мосий Шило. Мама сразу поседела, растерялась. Девочка была поражена - не существовало, оказывается, строительства коммунизма - были лагеря, и теперь у правительства не будет ни желания, ни времени устроить Нюрнбергский процесс над палачами - потому что победителей нет. И перестал писать отец - но алименты все еще худо-бедно присылал.
Был май, то самое краткое похолодание, когда цветет черемуха. В художественной школе стали выходить на пленэр, учиться писать сложный солнечный свет. Прежде писали натюрморты с одним-двумя источниками искусственного света. Пейзаж создается светом, а темой этого занятия были дома и дворы. Старые дома были как раз за художественной школой, и получилось так, что почти все ученики жили именно там. Они выбрали себе натуру, чаще всего свои собственные дома, и расселись на бревнах. Девочка выбрала себе один интересный дворик и принялась оглядываться. Ей было примерно понятно, на что опирался учитель. Собрались кучевые облака - синеватые, их становилось все больше, они рассеивали слишком сложный свет. Расцвела черемуха - по сравнению с облаками желтоватая, как старая бумага, и создала свои земные облачка. Зелень еще не так груба, как летом, оттенков зеленого сейчас немного. А старые дома отливают серебром. Или нет! Не серебром, их древесина высохла и стала легкой, как скрипки, а провода могут ныть, как струны. Дома похожи не на серебро (ненарисованного серебра девочка никогда не видела), а на алюминий.
Девочка знала, что художником ей не бывать - ученики становились оформителями, фотографами или учителями рисования (к этому стремится Оля Волкова). Оля этого и хочет, а вот для бывшей Знайки такой путь заказан - даже отец, пьяница-оформитель с трясущимися руками, способен рисовать лучше, чем она. Девочка почти потеряла зрение на левый глаз и вместе с ним способность видеть объемы и расстояния. Хорошо - но есть же еще плоскостная живопись! Но и тут незадача - у нее совсем нетвердая рука, карандаш ползет сам собою и получается у нее всегда не то, что задумано. Но есть способность видеть и находить в красках любые оттенки цвета, да еще очень затейливое воображение. В художке теряют власть и остаются за порогом ссоры с учителями, мамина депрессия (она все два года напоминает дочке, что та оставила бабушку одну в огороде; Знайка в это время была на уроке рисунка, а когда вернулась, оказалось: она перестала быть Знайкой, потому что бабушка умерла), потери и даже любовь. Есть гипсы, есть старые предметы и множество журналов из глянцевой тяжелой бумаги, и в них - очень интересные картины и скульптуры самых разных времен. Там имеет значение твоя способность видеть мир и душу и подбирать для этого формы. Михаил Вениаминович (по-детски " Витаминыч") говорит, что ученики рождаются или живописцами, или графиками. С живописцев он не требует чрезмерной точности рисунка, а с графиков - чувствительности к оттенкам. В художке царят импрессионисты и имажинисты. Детям надо уметь видеть и выражать увиденное, а хорошей технике они научатся позже.